Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
129 
— Рома-ан Григорьевич, дорогой вы мой! — тут Ивенский был стиснут в объятиях так, что вместо подобающего приветствия смог только пискнуть. — Рад, душевно рад! Уж и в живых вас не числили! Сиверцев с Рюгена телеграфировал, что сгинули вы бесследно, полмесяца тому назад. Ну, мы вас в пропавшие без вести и записали. Семьям пока не сообщали — у нас заведено только по истечении трёхмесячного срока…
— Слава богу! — невольно вырвалось у Романа Григорьевича, и грозный Мстислав Кириллович вдруг смахнул слезу и шумно высморкался в надушенный платок.
Сразу после этого он поспешил принять вид суровый и озабоченный.
— Ну, агент Ивенский, докладывайте. Каковы результаты вашей экспедиции? — но тут же махнул рукой на формальности. — А то леший знает что кругом творится! Фасад видели? То-то! И так по всей Руси. Никакого сладу не стало с нечистью! Государь рвёт и мечет… Царевна в башне томится… — он утомлённо опустил тяжёлые, набрякшие бессонницей веки. — Ох, чую, скоро головы полетят!
— Не полетят, ваше высокопревосходительство, — тихо ответил агент Ивенский. — Вот.
На его раскрытой ладони лежала большая штопальная игла. Острый конец её посинел, как в огне побывал.
— Что? — Мстислав Кириллович подался вперёд грузным телом. — Она? Это она? Смерть кощеева?! — и вдруг отпрянул. — Да верно ли? Нет ли какой ошибки?
— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Добыта на острове Буяне из яйца, яйцо из сундука — всё как положено. Господа подтвердят, — он кивнул на притихших помощников, те истово замахали головами — того гляди отвалятся. А Роман Григорьевич принялся рассказывать. Мы хотели доставить её в скорлупе, чтобы предъявить Государю. Но на полпути от Мурома до Владимира-Залесского были атакованы Кощеевым воинством, едва не погибли. Пришлось, так сказать, пустить её в ход, только тем и спаслись. Вы уж простите, Мстислав, Кириллович…
— Погодите, погодите, — замахал руками тот. — Ничего не понимаю! Какой Муром? Как вас с Рюгена во Владимирскую губернию занесло?
Ну, этого они и сами не понимали. Пришлось излагать в подробностях. Тут и настал звёздный час Удальцева! Понимая, что сам доложит слишком скупо и скучно, Рома Григорьевич, с позволения начальства, возложил эту задачу на наделённого ораторским даром помощника. Эх, Тит Ардалионович и развернулся! Даже непосредственные участники событий — и те заслушались, что говорить о Бестужине с Ларцевым. Уж на что последний был тих, сдержан и скрытен — и тот время от времени охал, ахал и поминал лешего.
Об одном только умолчал рассказчик в своей долгой и увлекательной истории — о змее Гарафене и малом алатыре, что умеет делать из обычной воды живую. Почему — и сам не знал, но показалось, так лучше. Роман Григорьевич слышал и не поправил, и Листунов потом ни о чём не спросил — верно, были согласны.
— Ну, господа, — Бестужин хлопнул ладонями по коленям, — всё хорошо, что хорошо кончается! Ende gut, alles gut, как говорят у вас в Германии. Но нам до конца покуда далеко. День вам на отдых — и в дорогу, в Саратов, выручать царевну. Теперь надежда только на вас. Раз уж вам такая историческая миссия выпала, — это прозвучало без тени иронии.
— А что же Климентий Любомирович? — нашёл в себе силы спросить Ивенский. — Дело-то официально его. Мы при нём будем?
Но Бестужин отчего-то с горечью махнул рукой.
— Одни вы будете, сами по себе. Климентию Любомировичу дела уж боле не вести. Выбыл из наших рядов Климентий Любомирович. А ведь неплохой агент был…
— Был?! — на ум сразу пришло худшее.
Граф поморщился.
— Да жив он, жив. Обретается в доме призрения для душевнобольных, или как это у германцев называется. Он, и с ним ещё пятеро младших агентов. Из Штральзунда бумага пришла, что обнаружены были на мысе Аркона — бегали голышом и «рыкали аки тигры». «Аки тигры» — подумайте! Уж не знаю, кто так перевёл… В общем, ума лишились все шестеро, даже перевезти пока не можем — буйствуют.
— Волхв! — не сдержавшись, воскликнул Удальцев. — Это его рук дело! — негоже младшему по чину встревать в разговор без дозволения, но Тита Ардалионовича никто не отругал.
…— Никаких гостиниц, тем более, Капищ — ночуем у меня, — отрезал Роман Григорьевич, пресекая на корню робкие возражения подчинённых. — Мы должны держаться вместе. Видели, что творится в городе?
129 
