Особенно,... 
64 
— Так ты не возражаешь, нет? — от удивления Григорий Романович даже обрадоваться забыл.
Ивенский сел и как в детстве уткнулся носом в папенькин бархатный рукав. От этого ответ его прозвучал немного гнусаво.
— Зачем же мне возражать? Во-первых, я очень почтительный сын, и не привык вам перечить, — от умиления Григорий Романович даже не стал иронизировать по поводу этого весьма спорного утверждения, — а во-вторых, я напротив, очень рад приращению нашего семейства! — он освободил нос из складки отцовской венгерки, и в голос его звучало искреннее оживление. — Но кто же она, моя будущая матушка? Откройте скорее, не томите!
Генерал Ивенский покраснел смущённо, как юноша.
— Корф Анна Филипповна, вдова полковника Корфа. Помнишь её?
— Нет! — честно признался Роман Григорьевич. — А должен?
— Ну, как же! Вспомни, вы встречались на похоронах. Ты тогда ещё бессовестно говорил гадости об её покойном супруге, обзывал его удалым Хас-Булатом. Хорошо, никто кроме меня не слышал!
— А-а! — обрадовался Ивенский-младший. — Припоминаю! Та дама в чёрном… Но папенька, какие гадости? Я говорил сущую правду! Этот полковник Корф, земля ему пухом, не то, что бедной супруге своей, он и вам-то в отцы сгодился бы! Ему было лет сто!
— Не преувеличивай, пожалуйста! И восьмидесяти пяти не минуло, когда он скончался.
— Велика разница! А дети у них были?
— Не было отчего-то.
— Что ж, меня это не удивляет, — фыркнул Роман Григорьевич, и отец посмотрел на него с укоризной. Его беспокоил ещё один вопрос.
— Но если дети случатся у нас — как ты к этому отнесёшься?
— Я буду счастлив чрезвычайно! Это лучшее, что может случиться в нашей жизни. Надеюсь…
«Надеюсь, это будут девочки!» — чуть не брякнул он неосторожно.
…Впервые Роман Григорьевич задумался о том после облавы на Чудина Белоглазого, когда, очнувшись после долгого забытья, увидел над собой белое, насмерть перепуганное лицо папеньки. «Вот умру я, — медленно ворочались в голове дурные мысли, — и останется он, бедный, один… Страшно, должно быть, отцам хоронить своих сыновей… Как плохо, что нет у меня братьев, а лучше бы сестёр, ведь женщины не воюют и разбойников не ловят…» С тех пор он часто об этом жалел. И пожалел снова, когда на жизненном его горизонте замаячила ещё очень далекая, но грозная фигура неизвестного господина «К».
— Надеюсь, их не придётся долго ждать! — ловко вывернулся Ивенский-младший. Ведь упомяни он сестёр — и папенька, боевой офицер, много страшного повидавший на своём веку, непременно догадался бы о мрачных умонастроениях единственного и любимого сына. Радостный момент был бы безнадёжно испорчен. — Папенька, а вы уже сделали вашей избраннице официальное предложение? Или, быть может, мы по старинке зашлём к ней в дом сватов?
— Не надо сватов! — мужественно отказался генерал Ивенский. — Я сам. Завтра же. Вот, — он извлёк откуда-то изящную маленькую шкатулочку, открыл. Внутри лежало кольцо с изумрудом. — Хочу подарить невесте, так нынче принято в Европе… — и вздохнул с некоторым раскаянием. — Уж неделю с собой ношу.
— Неделю! — поразился Роман Григорьевич. — Да зачем же было столько медлить, папенька?! Эдак и невесту из-под носа уведут!
Отец спрятал подарок.
— Всё бы тебе, Ромочка, насмешничать. А я прежде должен был решиться, потом переговорить с тобой. А зная твой характер…
— Папенька! — с шутливым возмущением вскричал Ивенский-младший. — О чём вы? У меня характер как у ангела византийского! Разве я стал бы препятствовать счастью единственного отца?… В смысле, любимого, — поправился он, сообразив, что уточнение «единственный» в данном контексте совершенно лишнее, вряд ли то-то в этом мире может похвастаться б ольшим количеством родных отцов.
— Ну, хорошо, хорошо! Виноват, исправлюсь! — рассмеялся Григорий Романович и удалился в кабинет.
Роман же Григорьевич, чувствуя себя порядком взволнованным, некоторое время бесцельно слонялся по дому, вполголоса напевая об удалом Хас-Булате. Выходило довольно мелодично, правда, текст в его интерпретации заметно расходился с классическим [33]— Ивенский любил быть оригинальным.
- — Хас-Булат удалой, —
пел он. —
64 
