148 
По словам Филиппа Шартрского, поддерживавшего с ним самые добрые отношения, Франклин выполнил свою задачу и готовился к отъезду из Франции в Филадельфию. Сейчас он ожидал прибытия нового посла Соединенных Штатов Томаса Джефферсона. Почему бы не попытаться уехать с ним?
По прибытии на улицу Ноай Жиль хотя и не нашел окончательного ответа на все эти вопросы, но чувствовал теперь некоторое облегчение.
Его встретил Понго, взял поводья.
– Только не говори, что ты был очень обеспокоен. Ты же знаешь, что я себя чувствую прекрасно.
– Понго беспокоится не о здоровье. Понго беспокоится по причине женщины. Она ждет наверху.
– Женщина? Какая?
– Трудно сказать. На ней голубая вуаль. Но Понго она не понравилась.
Так, стало быть, госпожа де Бальби узнала уже о его возвращении. Под каким же тщательным наблюдением находился мирный особнячок на улице Ноай!
Действительно, она стояла у камина. Она была одета так же, как и в их первую встречу. Голубая вуаль висела на кресле, маленький веер из слоновой кости мерно постукивал по мрамору камина.
Ритм постукивания чуть-чуть изменился, когда Жиль, войдя в салон, отвесил ей нарочито церемонный поклон. Она же вовсе не желала следовать протокольным правилам.
Она сразу же бросила ему вопрос:
– Ты почему не ответил ни на одно мое письмо?
– А почему я должен был на них отвечать?
– Так положено.
– Не могу судить. Я не читал этих писем.
– Лгун! Ты хочешь вызвать во мне неприязнь.
Какой же мужчина может скапливать письма от женщины и не читать их!
Вместо ответа он подошел к скрытому гардинами маленькому секретеру, открыл его, достал оттуда перевязанную голубой лентой стопку писем и протянул их женщине:
– Сосчитайте! Они все здесь.
Она не взяла письма, и Жиль положил их на стол. Воцарилась глубокая тишина, такая глубокая, что можно было слышать дыхание каждого.
Ритм постукивания веером ускорился.
С легким вздохом она приблизилась к Жилю:
– Ты меня больше не любишь?
– Давал ли я вам повод, чтобы вы могли подумать, что я вас люблю? Я об этом не помню.
– Ив самом деле. Тогда скажем, что твое поведение и твои действия так ясно на это намекали, что я могла и ошибиться. Впрочем, это глупая мещанская идея – все основывать на любви.
Ведь в наших отношениях речь всегда шла лишь о взаимных удовольствиях и ни о чем другом.
– Я был бы неблагодарным, если бы отрицал, что провел с вами приятные минуты.
– Тогда почему бы не вернуться к этому снова?
Она стояла совсем рядом с ним, обволакивая его запахом роз. Ее полные алые губы вздрагивали и готовы уже были впиться в его рот. Он мягко отстранил ее от себя.
– Нет! Как вы не можете понять, что теперь между нами ничто невозможно, даже удовольствие?
Она подняла на него удивленные, совершенно невинные глаза.
– Почему так?
– Но, дорогая моя, смертный приговор нашим приятным отношениям был подписан в моем теле шпагами и кинжалами убийц, нанятых вашим дорогим любовником. А послушать вас, так вы добились от него согласия забыть об этом на какое-то время.
– Но это же не он. Убийцы были наняты герцогом Шартрским, а их предводитель…
– Я знаю их предводителя. Впрочем, и герцог тоже. Просто нашли более удобным попытаться свалить на него всю вину, чтобы избежать негодования со стороны короля. Принц предоставил мне слишком веские доказательства, чтобы я сейчас смог поверить в вашу мрачную побасенку.
– Но все же…
– Вы лишь теряете понапрасну время и слова. В ту ночь граф д'Антрэг исполнял приказ именно графа Прованского, а кроме того, в нем кипела собственная злость. Мы откровенно ненавидим друг друга. Теперь вы видите: между нами уже больше ничто невозможно.
В черных глазах графини появились гневные молнии.
– Так это она! Эта потаскуха де Гунольштейн!
Она перетянула тебя к себе, когда ухаживала за тобой! Теперь я догадываюсь, как она это делала.
Она в этом сильна, и ты быстро обрел всю твою мощь. Во всем королевстве не найдешь более похотливой шлюхи, чем…
– Я думаю, что вам пора удалиться, сударыня, – холодно произнес Жиль. – Вы становитесь вульгарной. Позвольте вас проводить до вашей кареты.
Он подошел к двери, открыл ее в ожидании.
– Ответь мне прежде! Ты спал с ней?
– Если вас это может успокоить, так знайте же, что госпожа де Гунольштейн проявила ко мне чувство нежности, привязанности только как сестра к брату. Я испытываю к ней те же чувства и не позволю никому и никогда, чтобы ей при мне наносили оскорбление. Я в последний раз вам говорю, сударыня, чтобы вы уходили, если не хотите, чтобы вас вывели более энергичным образом. И никогда больше не приходите сюда.
148 
