122 
Окончив молитву, госпожа д'Уазкур не стала возвращаться в дом, а углубилась в густые заросли, бывшие некогда парком Нервиль. Тремэн вновь пошел следом, догадываясь, куда она идет. Сегодня рабочие Ванье должны были приступить к разрушению замка: возложив цветы на могилу матери, дочь Элизабет де Нервиль хотела взглянуть на первые раны…
Молодая женщина остановилась на опушке. Старая постройка возвышалась перед ней, она была почти нетронута и даже, как ни странно, казалась живой: внутри мигали огоньки, скорее всего, зажженные рабочими, — они укрылись в ней на ночь, пока это еще было возможно. Но посередине, на открытом месте виднелась большая куча деревянных панелей, сложенная в форме пирамиды, — к ней-то и направилась Агнес. Наблюдавшему за ней было видно, как она медленно обошла ее кругом, прижав руки к груди и придерживая развевавшуюся на ветру черную вуаль, покрывавшую ее волосы. Потеряв наконец терпение, Гийом вышел из-за ствола дуба и направился к молодой женщине. К мерцанию звезд прибавился свет убывавшей луны, так что его вполне можно было узнать.
К его великому изумлению, Агнес, заметив, что он подходит, ничуть не была удивлена, как будто его присутствие здесь в этот час было естественным. В свою очередь, Тремэн обратился к ней, забыв про все условности, и так просто, словно они виделись лишь час назад. — Зачем вы это делаете? — спросил он, показав на кучу разбитых деревянных панелей, полок и всевозможной облицовки, которым грозило уничтожение…
Она пожала плечами.
— Габриэль сказал мне, что вы интересовались старым деревом. К несчастью для вас, вы опоздали. Завтра вечером я сама их подожгу.
— Завтра? Почему завтра?
— Потому что наступит Иоанн Креститель, и во все времена в эту ночь на этом месте зажигали огонь, и то же самое произойдет во всех замках и селениях. Но теперь в последнем костре из замка сгорит больше, чем когда-либо. А затем и его не станет…
— Вам так ненавистно это жилище?
— Еще больше, чем выдумаете! Моя мать там мучилась и была убита. Да и я не припомню, чтобы хоть один день прожила счастливо! Так что для меня он — лишь ненавистная фамилия…
— Разве люди, которые его построили, жили в нем, не заслуживают снисхождения? Ведь это известная фамилия, вы мне сами говорили…
— С них довольно и часовни, а многие и этого не заслужили. Путь Нервилей устлан трупами и залит кровью, и я лишь разрушаю логово разбойничьих сеньоров, которые больше пеклись о своих лошадях и собаках, чем о своих женах.
— Вы их не любите?.. Я имею в виду собак и лошадей?.. — спросил Гийом уклончиво.
По-видимому, Агнес не была склонна шутить. Ее тон сделался резким.
— Люблю, только не терплю, когда их слишком много. Но вам-то какое до всего этого дело?
— Самое непосредственное! Не сердитесь, прошу вас! Я так счастлив, что наконец нашел вас, и теперь вам будет трудно от меня ускользнуть…
— Однако все же придется: между нами больше ничего не может быть общего…
— Общего — возможно, но необычайного, исключительного, фантастического у нас, я думаю, может быть очень много.
— Опять будете предлагать мне стать вашей любовницей? — произнесла она с величайшим презрением.
— Нет, и я еще раз прошу меня простить. Я был безумен, а главное, слеп…
— Полноте! Вы бы слепым и остались, не так ли, если бы я не открыла вам тайну своего рождения?
— Хотите услышать правду? Я в это не верю! Вы рассказали мне эту басню лишь для того, чтобы наказать меня и причинить мне боль.
— Басню? Вы считаете меня способной унизить мать подобной ложью?
— Я не вижу тут никакого унижения. Быть женой Рауля де Нервиля — вероятно, такой кошмар, что она пошла на все, иначе бы ее раздавило тяжкое горе. Любовь для того и окрыляет, чтобы можно было взлететь и вырваться из самой жуткой трясины. Ну а вы слишком жестоки, чтобы можно было поверить, что вы не дочь графа!
Она в бешенстве передернула плечами.
— Вы ничего не знаете о моих родственниках по материнской линии. Да будет вам известно, господин Тремэн, что в роду Ландемер были не менее честные и великие люди, чем среди Нервилей, и при этом они были не менее суровыми, так вот я похожа на них. А что касается моего настоящего отца… то я так и не узнала его имени.
После этих слов, произнесенных натянутым голосом, Агнес осеклась: чувствовалось, что она глубоко сожалеет. Гийомом овладела нежность, он почувствовал потребность противопоставить свою силу смертоносным ураганам, перед которыми не желала склоняться эта хрупкая молодая женщина. Он придвинулся на шаг, не осмеливаясь подойти ближе из страха, что она убежит.
122 
