Особенно,... 
91 
— Я бы на вашем месте, — проговорил тягучий голос ирландца, — выпил бы чего-нибудь освежающего. Вы так побагровели — того и гляди, взорветесь… что у вас на уме?
— Могли бы уже догадаться. Я немедленно отправлюсь к проклятому нотариусу, и он получит все, чего заслуживает, а потом — с бумагами или без них — еду в «Верхние Саванны». Домой еду, понятно? — яростно завопил Жиль. — Хватит надо мной издеваться. Теперь моя очередь. А с вашим Легро, о котором мне все уши прожужжали, я покончу сегодня же. Понго! Передай капитану — пусть вооружит десяток матросов во главе с Пьером Менаром и пришлет их через часок в дом нотариуса Моблана на улицу Дофин. И приготовь мне дорожную сумку с запасом дня на три-четыре, да сам приготовься в путь! Доктор, мы еще увидимся. Пройдите, будьте добры, ко второму раненому…
— Постойте!
— В чем дело?
— Ваше предложение занять должность врача на плантации еще в силе? Я готов его принять.
— Скажите на милость! Неужто зловещий образ Симона Легро в ваших глазах потускнел?
— Как раз наоборот. Но мне страшно хочется увидеть собственными глазами, что же там произойдет, — тяга к новому во мне неистребима…
— Ну что же, в таком случае я согласен. Девятьсот ливров в сезон, жилье и еда. Годится?
— Еда… и питье?
— Это сколько угодно, только бы с ног не падали и рука не дрожала.
— Можете не беспокоиться. Ирландец, который не умеет пить, — не ирландец. Я тоже подойду к дому нотариуса.
Оставив Финнегана возле доставленного накануне чернокожего. Жиль поднялся на палубу.
Выстроенная команда готовилась отдать последние почести товарищу, чье тело, зашитое в парусину, лежало тут же. Подошел священник в стихаре и с кадилом, а с ним мальчик из церковного хора. Пришел час прощания с Малышом Луи, отважным матросом, что погиб накануне, защищая Жюдит, и Жиль думал, глядя на парусиновый сверток, дожидавшийся встречи с морскими волнами, что теперь его счеты с Симоном Легро может разрешить только смерть. Может, вообще лучший выход — убить управляющего «Верхних Саванн», как только он окажется на расстоянии выстрела, и не вступать с ним ни в какие дискуссии…
На палубу поднялись одна за другой все четверо женщин, обитательниц корабля, покрытые темными шарфами, и опустились на колени слева от тела.
Впервые на свет Божий показалась Фаншон, но Жиль не обратил на нее никакого внимания.
Камеристка следовала за Жюдит, словно тень, словно тревожная тень — как-то отнесется к ее появлению хозяин? — но шевалье твердо решил не замечать девицу, а как только ее не знающий удержу язык даст повод, избавиться от нее окончательно. Он даже не заметил, как горничная одарила его то ли умоляющим, то ли испуганным взглядом. Потому что смотрел в этот момент на стоящую на коленях рядом с матерью Мадалену: глаза опущены, руки сложены для молитвы. Едва парусник бросил якорь, девушка стала проводить на палубе часы напролет, без устали разглядывая удивительный, совсем незнакомый пейзаж, а главное, синюю воду — трудно было поверить, что эти ярко-синие волны и острые зеленые или серые гребни, яростно хлеставшие бретонские берега, — один и тот же океан. Мадалена явно предпочитала общество капитана Малавуана, но стоило подойти Жилю, как она, скромно извинившись, спешила удалиться — в конце концов взбешенный Турнемин убедился, что ему не удастся приблизиться к девушке.
И теперь она даже не взглянула на Жиля; она явно избегала шевалье, видя в нем довольно удачную копию дьявола. А между тем она его любила, сама призналась, но, видимо, ее любовь не была склонна к уступкам и самозабвению, и не раз уже Турнемин проклинал день и час, когда на палубу «Кречета» взошла Анна Готье, стеной отгородившая свою дочь от его страсти. Хотя, может, это и к лучшему. Если бы Мадалену сопровождал один Пьер, проводивший дни и ночи с экипажем, счастливый уже тем, что он в плавании, как любой бретонец на его месте, никакая сила — Жиль это отлично понимал — не помешала бы хозяину судна проникнуть однажды вечером в каюту Мадалены. А что произошло бы дальше между ним и девушкой, для которой нормальные потребности плоти были равнозначны смертному греху, известно только сатане.
Вот и сейчас, в простом синем платье, с целомудренно задрапированным белой косынкой вырезом, она была для него соблазнительней обнаженной девицы в паланкине, так что Жиль весьма рассеянно слушал молитвы священника, лаская взглядом коленопреклоненную фигурку. И, разумеется, даже не подозревал, каким полным ненависти взором окидывала Мадалену Фаншон…
91 
