Легивар Черный брезгливо, двумя пальцами, поднял с земли отрубленную кисть. Помотал перед носом раненого, спросил насмешливо:
– Твое добро?
– М…мое! – промычал тот в панике.
– А хочешь, приращу, пока свежая?
Несмотря на панику, соображал мужик на редкость быстро.
– Хочу, добрый господин! Сделайте милость! Богов стану за вас молить…
Легивар смотрел на несчастного с ухмылкой палача:
– Да ведь это будет самое настоящее колдовство! Ты об этом подумал, грешный? Что твои Девы Небесные скажут?
– Пускай! – истово закивал мужик. – Пускай колдовство! Колесник я, ваша милость! Куды ж мне без руки? По миру только идти! А у меня ртов восемь штук и баба снова на сносях! Помилосердствуйте! – Он пустил слезу и закатил глаза.
– А ты когда ночью вашу ведьму-знахарку старую на костер волок – где твое милосердие было? А ведь она, поди, всех твоих восьмерых принимала, да и тебя самого! – продолжал донимать страдальца маг.
Тот взвыл горько:
– Я ж не со зла! Как все, так и я! Хейлиг велел – мы и пошли… и по… – Тут силы его окончательно покинули.
– Ладно, – проворчал Легивар, опустился на колени и, соединив перерубленные края, принялся что-то бормотать на незнакомом и очень неприятном языке, состоящем едва ли не из одних шипящих, изредка перемежаемых гласной «ы».
У чувствительного к колдовству Йоргена от таких звуков по спине поползли мурашки и странно закружилась голова, пришлось уцепиться за край телеги. Остальным тоже стало не по себе при виде того, что дальше произошло.
Мертвая плоть обрубка вдруг стала выпускать из себя отвратительные выросты, похожие на корни растения, только черные. Они стремительно врастали в плоть живую, как бы сшивая оба края раны. Очень скоро от нее ни осталось даже следа, рука вновь представляла собой единое целое.
Перестав шипеть, Легивар устало вздохнул и похлопал бесчувственного колесника по белой небритой щеке:
– Эй! Принимай работу!
Тот рывком сел, поднес руку к глазам, несколько минут, еще не веря своему счастью, изучал, как шевелятся пальцы, а потом рассыпался в униженных благодарностях.
«Ему повезло, что не видел, как это происходило! – подумал Кальпурций Тиилл. – Безобразное зрелище омрачило бы его радость».
– Ну все, поехали отсюда! – скомандовал бакалавр и взгромоздился в седло.
– Потрясающе! – высказал общую мысль Йорген, когда опасное село осталось далеко позади и можно было сделать очередной привал, призванный дать отдых тем частям тела, что успели за год отвыкнуть от седла. – Не знал, что ты так умеешь. Ты не говорил.
– А я и не умел раньше, – хмыкнул маг. – Первый раз в жизни попробовал – получилось. Зря я, что ли, целый семестр ночей не спал, штудировал «Фийрский Некрономикон»?
Он был очень горд собой. Такую манипуляцию провернуть с его-то жалкой третьей ступенью мастерства! Знай наших! А то всё «теоретик, теоретик»… Жаль, не видел никто из коллег (студиозус-первогодок Йорген не в счет).
– О! Так ты увлекся некромантией? – неприятно поразился силониец. – Друг мой, но известно ли тебе, что это большой грех?!
– Известно, известно, – успокоил Легивар. – И некромантией я не увлекся, просто изучал старинный научный труд по поручению руководства, хотел писать диссертацию, через полгода получил бы степень магистра… А теперь ни диссертации, ни степени, ни руководства того… А! – Он с досадой махнул рукой. – Столько работы гифте под хвост! Хорошо, хоть какие-то практические навыки приобрел. Иначе было бы совсем обидно.
Кальпурций Тиилл с сомнением покачал головой:
– Да, это, конечно, хорошо. Но ты некромантией все-таки не злоупотребляй, не стоит. Она тебя не доведет до добра.
– Да я вообще ее употреблять не собираюсь. Ну, попробовал один раз, забавы ради, подумаешь! Больше не буду никогда. Хочешь, поклянусь? – На самом деле он больше чем кто-либо другой понимал, что с такими «забавами» шутки плохи.
– Хочу, – подтвердил Кальпурций.
Но тут вдруг раздался обиженный до слез голосок Лизхен:
– Ой! А как же я?!
– В смысле?! Что – ты?
Так уж устроена была бедная вдовушка, что не всегда умела с первого раза четко выразить мысль, требовались дополнительные вопросы.
Лизхен взглянула на своего кавалера с осуждением, типа такой ученый, а самых простых вещей не понимает.