Особенно,... 
98 
Люди Дитмара уже входили в ворота, когда несколько тварей, внешне похожих на гифт, но прямоходящих и явно разумных, ухитрились преодолеть силу чар и выбрались на стену. Одна – как раз в том месте, где хоронились фон Орманны. Йорген это поздно заметил, не пришел на выручку. То есть тварь прикончить он успел, башку ей снес, благо боялась простой стали. А остановить «советников» своих – нет. Первый уже выпрыгнул, шарахнулся о землю с высоты восемнадцати эллей, второго Йорген уцепил сзади, но не удержал. Ему было тринадцать, и он был тощим, а Вате фон Орманн – старше на шесть лет и толще вдвое, разъелся на сытом Юге. Счастье еще, что за собой не увлек.
К стыду своему, Йорген тогда совершенно не чувствовал себя виноватым. А должен был. Дитмар ему выговорил потом: «Почему бросил новобранцев без присмотра, кто так делает?» В отличие от ландлагенара Норвальда, лагенар Нидерталь по поводу боевых качеств братьев фон Орманн не обольщался, хорошо знал, что это за вояки. «Они не новобранцы, а советники мои были. Это им полагалось за нами присматривать», – обиженно защищался Йорген, он вообще не понимал, к чему так много говорить о покойных трусах…
Вот как вышло с отпрысками Либгарды фон Орманн на самом деле. Матери сказали коротко: погибли в бою. Она поняла так, что сыны ее – герои…
– Да, это была большая потеря для Норвальда, мы всегда будем помнить их славные имена, любезная тетушка, – вежливо расшаркался ланцтрегер и поспешил удалиться в свою старую комнату, оставив спутников на попечение дам.
Здесь все было как в тот день, когда он покинул замок. Не изменилась обстановка, те же шторы диковинными птицами висели на окне, то же старинное силонийские покрывало, из-за которого он в детстве принял столько мучений («Не для того постлано, чтобы ты его безбожно мял!»), лежало на кровати. Даже глупая книга с историями из придворной жизни осталась раскрытой на той странице, до которой он сумел добраться. Книгу подарила ему кузина Фрида и слово взяла, что тот постарается прочесть перед тем, как сам будет представлен ко двору. Она считала, это поможет ему правильно себя вести. Йорген честно старался целых пять дней. Целых пять страниц одолел, потом уехал. А книга так и лежала все эти годы на подоконнике, переплетом кверху – он даже выцвести успел. Или это пыль? Точно, пыль. Значит, убираться в пустой комнате было поручено старой Лотте, жене замкового истопника. С работой она справлялась хорошо, была старательна и аккуратна, но, как многие простые люди ее возраста, панически боялась печатных книг, считая, что все они черные, раз не человеческой рукой, а неведомым колдовством писаны. «В жизни до такой богопротивной страсти не дотронусь, хоть режь меня тупым ножом! – не раз заявляла она. – Моя бы воля – пожгла бы все до единой!» И сколько ни толковали ей, что как раз черные-то книги обязательно пишутся от руки, человеческой кровью на человеческой коже, и бумажными никогда не бывают, – не верила, плевалась: «Тьфу-тьфу, чур меня, чур!»
Да, все осталось по-прежнему, только запах стоял чужой, нежилой, и от дуба, что рос под самым окном, остался лишь расколотый надвое пень, и порядка в помещении было больше – разбросанные вещи как попало не валялись… Впрочем, последнее было легко поправимо. Йорген стянул летнюю куртку и, скомкав, швырнул на кресло (будучи искренне уверенным, что повесил ее очень аккуратно). Мешок походный бросил в углу, сапоги стряхнул с ног так, что они разлетелись в разные стороны, и сам повалился на кровать, прямо на покрывало, наплевав на его великую художественную ценность.
Настроение вдруг стало хуже некуда. Отчего? Да кто его разберет! Должно быть, сложилось все вместе: и волнение последних дней, и черный львенок в кустах, и тетка Либгарда со своими покойниками и упреками, и мачеха, которую так не вовремя унесло в Рейсбург, и собака Амия (четыре года тосковала, бедная!), и рухнувший дуб, и трое старых добрых слуг, успевших за этот срок помереть. И еще детские воспоминания: прежде, когда ему случалось возвращаться домой издалека, в комнату обязательно влетал маленький Фруте и они устраивали возню на ворсистом гартском ковре или даже на заветном покрывале, если рядом не случалось старших… А теперь Фруте, обозленный на весь мир, сидит отшельником на чердаке, и надо еще собраться с духом, чтобы подняться к нему и попытаться поговорить…
Мысли о младшем брате, одержимом Тьмой, добили Йоргена окончательно. Он зарылся лицом в подушку и сделал то, чего не делал уже лет семь: разревелся самым постыдным образом!
98 
