13 
Дни моего детства протекали так счастливо, что и теперь, когда перо мое готовится вывести слова, описывающие его, я по-прежнему испытываю радость. Когда меня, маленьким мальчиком, привели в новый дворец из светлого камня, возведенный у западной стены города, между башней Давида и Яффскими воротами, я сразу же полюбил большие прохладные залы и тенистые дворы, где белые ветви акаций и жасмина клонились над фонтаном, чья чистая вода, сверкнув в голубом воздухе, вновь падала в чашу, в которой мы плескались в жаркие часы; где голубки, покружив в бирюзовом небе, опускались на оконную раму или капители тонких колонн галереи. Мы — это маленький принц Бодуэн и я. Я был годом старше, любил его как брата, и, мне кажется, полюбил его еще больше, когда у него появились первые признаки болезни, начавшей его разрушать и поначалу вызвавшей такое недоверие. Не было на свете второго такого красивого, искреннего, честного, гордого и умного ребенка. От матери, Аньес, он унаследовал густые золотистые волосы, большие глаза, словно отражавшие яркую синеву небес, чистоту черт и прелесть улыбки. От отца — стать (видно было, что он будет высок ростом), живой ум, тягу к знаниям, отвагу и удивительную предрасположенность ко всем телесным упражнениям, а также способность к обращению с оружием и верховой езде. В семь лет он был лучшим всадником, какого можно себе представить, маленьким кентавром, за которым нам, мне и прочим его юным спутникам, трудно было угнаться в скачке по холмам Иудеи. От отца унаследовал он и единственный физический недостаток, какой у него был: речевой изъян, легкое заикание, которое самого его раздражало, и он старался с ним справиться, заставляя себя говорить медленно. Его наставник — и мой в то же время! — Гийом Тирский, человек великой учености, обладавший большим опытом и мудрый советчик, гордился им, как гордился бы родным сыном, и тогда уже предсказывал, что он станет великим королем...
А пока время текло для нас беззаботно в чудесном городе Иерусалиме, где цвет камней менялся вместе с временем дня! И, если наш учитель Гийом нас сопровождал, город полностью принадлежал нам. За стенами величественного и надежно охраняемого дворца-крепости расположился город Господа, отмеченный печатью Его мученичества, и все же невероятно живой и веселый. Мы любили его поднимающиеся уступами улицы, его ускользающие под темные своды переулки, его узкие проходы, ведущие во дворы с аркадами, его площади, украшенные прекрасными церквями, историю которых наш наставник великолепно знал. Его знания были очень обширны, поскольку он много странствовал. Он изучил на Западе право, искусство, историю и литературу, а также языки: французский, латынь, греческий, арабский и даже древнееврейский. Казалось, он знает в Иерусалиме все и всех, он то водил нас среди лотков большой базарной площади, то увлекал за мощные, украшенные мраморной мозаикой стены скакать верхом по долине Кедрона или молиться в Гефсиманском саду. Бывали мы и в других, столь многочисленных здесь местах, где ступала нога Господа нашего Иисуса. Во время таких прогулок мы успевали проголодаться, но утоляли жажду знаний, припав к их источнику, как утоляли обычную жажду у фонтанов с колоннами и куполами на площадях. Мы были счастливы, торопя наступление грядущих дней, наполненных и волнующих, — ведь мы знали, что настанет час, когда придет наш черед защищать Святой город от полчищ неверных Нуреддина, который три четверти века спустя после завоеваний Готфрида успел оторвать несколько клочков от королевской мантии, распростертой над франкским королевством. Но это нас нисколько не печалило, совсем напротив: Бодуэн только о том и мечтал, чтобы отнять у властителя Дамаска земли, принадлежавшие его предкам, и в первую очередь — прекрасное Эдесское графство, которым он грезил. А потом...
А потом наступил тот беспредельно горестный день, когда на нас, как гром среди ясного неба, обрушилась внезапная беда. Бодуэну было тогда девять лет, а мне — десять. Как это часто бывало, мы играли у дворца в войну под снисходительными взглядами солдат, несших охрану на крепостных стенах. Сыновья многих знатных господ, составлявшие наше обычное общество, с увлечением участвовали в этой игре. Если память меня не подводит, с нами тогда были Гуго Тивериадский и его брат Гийом, а также юный Балиан д'Ибелин, и Пьерде Ньяне, и Ги де Жибле, и другие, чьи имена я уже позабыл. Мы раззадорились, и дошло до того, что некоторые плакали и кричали, получив царапины или легкие раны. Один только принц, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания. Это удивило нашего учителя Гийома, и он, поставив ученика между колен, стал осматривать довольно скверную рану у него на шее.
13 
