Жиль умолк, слишком потрясенный, чтобы отреагировать, так как он ни секунды не сомневался в правдивости слов генерала. Имя вождя ирокезов ударило его словно обухом по голове.
Точно онемев, он смог только кивнуть, повернулся на каблуках и, даже не отдав честь, выбежал, пролетев, как смерч, между подошедшим Лафайетом и генералом Ноксом, которого чуть не сбил с ног.
– Боже правый! – воскликнул маркиз. – Но это же лейтенант Гоэло! Куда это он так бежит?
Он как будто увидел призрак!
Вашингтон, последовавший за ним до порога, пожал плечами и меланхолически улыбнулся.
– Призрак своей несбыточной мечты, мой дорогой маркиз! Я только что оторвал его от женщины, к которой он был неравнодушен.
– А! Вы говорите о той индейской принцессе?
Вы заперли ее в доме пастора, а он все же стал ее любовником…
– Вот как! Вы это знали?
Маркиз засмеялся.
– Когда поблизости красивая женщина, я всегда знаю все, что ее касается. У нас, французов, есть такой талант, генерал. К сожалению, я ее даже мельком не видел.
– Тогда мне жаль вас. Она наделена редкой красотой: великолепная дикая кошка. Но парень мне по душе, он храбрец, и я не хочу, чтобы он наделал глупостей!..
– Это меня бы удивило. Я видел, как он сражался, когда англичане нас чуть было не схватили… Что ж, пойду поищу его, когда мы получим ваши распоряжения.
Жиль далеко не ушел. Несясь, как раненый олень, который надеется в зарослях вырвать стрелу из раны, он внезапно остановился перед вывеской трактира «Великий Вашингтон». Его первой мыслью было броситься в Гудзон и окончить там свои дни… Весело раскрашенная вывеска, на которой красовалось довольно странное изображение его командира, заставила юношу передумать. Мысль о Ситапаноки, бросающейся из его объятий в объятия Корнплэнтера, мучила его, но не станет же он убиваться, как брошенная своим любовником беременная крестьяночка!
– Сука! – сквозь зубы процедил он. – Грязная сука! Турнемины никогда из-за этого не убивались… Раз уж ты хочешь утопиться, мой мальчик, лучше сделать это в стакане рому.
Он развернулся и вошел в трактир. Плюхнувшись на стул, он громко потребовал рому и начал методично напиваться. Здесь его и нашли два часа спустя генерал Лафайет и один из его заместителей, полковник Пор. Пьяный в стельку Жиль стоял на столе в веселом кругу солдат-пехотинцев. Они хлопали в такт задорной моряцкой песни, которую он распевал во все горло. Бретонцы знают эти песни с детства: они задают ритм управлению парусами.
Споем, чтоб скоротать часок,
О любви красивой девчонки,
Споем, чтоб скоротать часок,
О любви пятнадцатилетней девчонки…
Солдаты пробовали хором подхватить французские слова, которых они совершенно не понимали, а так как ром не сделал голос дирижера более мелодичным, то в результате получилась жуткая какофония, заставившая Лафайета поморщиться.
Лафайет пользовался авторитетом среди солдат, и он легко добился тишины. Труднее было заставить Жиля слезть со стола. Бретонец заявил, что желает с этой трибуны произнести речь о врожденной неверности женщин. С помощью Пора и двух солдат маркиз стащил его оттуда, и новоявленный пьяница упал ему на руки, плача в три ручья и называя его своим дорогим генеральчиком, что погрузило последнего из Лафайетов в пучину недоумения, но очень его позабавило.
Маркизу ничего не оставалось, кроме как перенести лейтенанта в его палатку и уложить в постель, где он тотчас захрапел.
– Ну вот, мы можем быть спокойны, по крайней мере, до завтра, – вздохнул маркиз. – У парня превосходное будущее, но на кой черт ему пришло в голову увлечься краснокожей женщиной?
– Я видел ее, когда она уезжала, – сказал полковник Пор, – и считаю, что генерал Вашингтон поступил правильно, пряча ее от солдат. Она могла бы воспламенить всю армию!
– Черт возьми! Вы заставите меня пожалеть о том, что я ее не видел! Я начинаю понимать молодого Гоэло… и завидовать ему.
Жиль проснулся в самом плачевном состоянии: у него раскалывалась голова и было такое ощущение, что конец света уже близок… В довершение всего, отважившись, наконец, выйти из палатки, он увидел, что льет дождь и весь лагерь утопает в грязи. Однако у него хватило ума не позволить воспоминанию об изменнице Ситапаноки снова мучить его. Впрочем, хотя его чувство навеки потонуло в отвращении и презрении, это не помогло ему забыть о пламенных ночах, проведенных с ней. Надо было победить желание…