82 
– Я думаю вовсе не об этом! – возмущенно воскликнула София. – Я думаю только о благе эрцгерцога! Никто до меня не сумел полюбить его так, как люблю я. Никто не смог и не сможет обеспечить ему ту атмосферу спокойствия и нежности, которая так необходима, прежде всего, для его здоровья, но, конечно, и для души!.. Если нам не разрешат пожениться… то нам только и останется, что жить в грехе. А разве это угодно церкви?
Кардинал испустил тяжелый вздох и пожал плечами. – Церкви больше всего угодны, графиня, счастье народов и мир в душах. Я очень боюсь за вас. Нет ничего хорошего в противостоянии императору. Его гнев может быть опасен.
– Никто из нас – ни я сама, ни эрцгерцог – ничего не боится! В любом случае император не может помешать нам любить друг друга…
К этому нечего было добавить. Понимая, что никакие доводы не заставят уступить и отказаться от своих намерений эту упрямую и гордую девушку, кардинал покинул поле битвы и отправился к императору с отчетом о провале своей миссии.
– Как я понял, сир, она готова на все, готова ко всему. Она способна противостоять любым препятствиям, она может пойти даже на скандал, лишь бы сохранить любовь эрцгерцога. И он ею дорожит не меньше, да простит их господь!..
Старый император так стукнул кулаком по столу, что лежавшие на нем пачки бумаг подскочили в воздух.
– Эти женщины ничего не хотят знать, кроме своей любви! – проворчал он сквозь зубы. – Она для них на первом месте! Им все равно: пусть все государство провалится в преисподнюю, лишь бы мужчина, которого они хотят, оставался при них!
– Вы полагаете, сир, – спросил явно обеспокоенный прелат, – что эрцгерцог и эта женщина могли бы тоже?..
– Нет, этого-то я как раз не опасаюсь. В моем племяннике нет ничего романтического. Он не покончит с собой, но охотно пойдет на скандал, хотя бы для того, чтобы причинить мне неприятность!
– И что же делать в таком случае, ваше величество?
– Прежде всего – подумать хорошенько, ваше преосвященство. Скоро я дам вам знать, что решил…
Действительно, прошло совсем немного времени, и по делу непокорного наследника было вынесено императорское решение. Если Франц-Фердинанд настаивает на своем желании жениться на графине Хотковой, брак может быть заключен, но только – морганатический. К тому же эрцгерцогу придется официально отказаться от титула члена императорской семьи для своей жены и от всех династических прав для детей, которые могут родиться от этого брака. Францу-Фердинанду и Софии самим следовало сделать выбор.
Взбешенный Франц-Фердинанд вынужден был принять предложенные ему условия, но сделал он это только потому, что надеялся таким образом заставить угомониться придворных интриганов. Впрочем, София, думая, что цена за счастье, в конце концов, оказалась куда меньшей, чем можно было опасаться, сама подтолкнула жениха к принятию решения. Кроме того, она предполагала, что существует огромная разница между тем положением, в которое их поставили в данный момент, и тем, в котором они окажутся, когда Франц-Фердинанд сам станет императором. Тогда только его воля будет диктовать имперские законы. Ведь Франц-Иосиф уже так стар…
28 июня 1900 года в тронном зале Гофбурга в присутствии всего двора император и его наследник, не видевшие друг друга со времен своего противостояния, снова вышли на ту же позицию: лицом к лицу. Франц-Иосиф был красным как рак, эрцгерцог, напротив, бледнее полотна сорочки.
Между ними выросла фигура сановника в парадном костюме. Сановник – это был граф Агенор Голуховский, государственный министр, – держал в руке какую-то бумагу. Церемонно поклонившись наследнику престола, министр с весьма торжественным видом принялся читать вслух то, что там было написано, покорнейше попросив Франца-Фердинанда повторять за ним прочитанное. Это оказались отречение и «клятва честью» в том, что «ни жена эрцгерцога, ни его дети, ни их потомки никогда не потребуют ни прав, ни привилегий, ни титулов, ни геральдики, которые принадлежат только вдовам, состоявшим в законном браке, и потомкам эрцгерцога, происходящим от подобного же брака».
Из бледного эрцгерцог стал смертельно-бледным, потом внезапно покраснел. Было видно, как раздулись вены у него на шее и на лбу. В зале воцарилась полная тишина. Все напряглись в ожидании взрыва. Каждый думал о том, что в тысячу раз лучше было бы сейчас оказаться где-нибудь в другом месте, чтобы не быть невольным свидетелем унижения того, кто однажды станет императором. Кто может сказать заранее, как, став в один прекрасный день императором Францем-Фердинандом, поведет себя Бельведерский Сфинкс по отношению к тем, чьи лица послужат ему напоминанием об этой тяжелой минуте?
82 
