Хотя концовка довольно странная, как будто подразумевается продолжение. Но всё равно,... 
79 
Купер протянул гостю книги.
— Ну, да! Мы бухтели, как два филина, до трех ночи и опьянели без вина от английских и американских классиков.
— Вот потому-то у меня и потекли слезы!
— Почему?
— Да потому, что их больше нет. Потому, что они умерли безвестными, непризнанными, потому, что, как ни прискорбно, некоторым из них воздали должное только после тысяча девятьсот двадцатого года — начали их переиздавать и превозносить до небес!
— Хватит болтать, ближе к делу, — сказал Сэмюель. — Ты меня для чего позвал: чтобы проповеди читать или чтобы совета попросить?
Гаррисон Купер выскочил из своей машины и затолкал Сэмюэля в библиотеку.
— Для того, чтобы ты помог мне проложить маршрут!
— Маршрут? Маршрут!
Я отправляюсь в путешествие, в далекие края, в Большое Литературное Турне! Армия спасения[80] в лице одного человека!
— Будешь спасать жизни?
— Не жизни: души! Что проку от жизни, если душа мертва? Нет, не вставай! Назови-ка мне тех писателей, из-за которых мы не спали ночь напролет, из-за которых у меня наутро потекли слезы. Вот бренди. Пей! Сможешь вспомнить?
— Конечно!
— Составь для меня список! Начнем с Меланхолика Новой Англии. Чудом не утонул на море, жил унылым затворником — потерянная душа шестидесятых! Так, о каких еще печальных гениях мы толковали?
— Боже мой! — вскричал Сэмюэль. — Так вот куда ты собрался? О, Гаррисон, Гарри, ты просто чудо!
— Помолчи! Ты помнишь, как пишутся юморески? Сначала смеешься, а потом начинаешь думать в обратном направлении. Поэтому давай поплачем, а потом отследим источник наших слез. Поплачем по киту, чтобы наловить мелкой рыбешки.
— Кажется, прошлой ночью я читал что-то из…
— Ну-ну?
— А потом мы говорили о…
— Дальше.
— Так…
Сэмюель сделал большой глоток бренди. Горло обожгло, как огнем.
— Записывай!
Они все записали и бросились назад.
— Что ты будешь делать, когда доберешься до места назначения, профессор-библиотекарь?
Гаррисон Купер, вновь устроившийся в тени своей великолепной парящей ленты Мёбиуса, рассмеялся и закивал:
— Хорошо сказано! Гаррисон Купер, д. ф. н. Деятель филологической нивы! Исцелитель старых знаменитостей, потерявших волю к жизни из-за нехватки человеческого тепла, признания, пьянящей похвалы. Они живут в моем сердце; их имена всегда у меня на устах. Скажи «Ах!». До встречи! Прощай!
— С богом!
Он рванул на себя какой-то рычаг, повернул тумблер: металлическая спираль затрепетала, как бабочка, — и вдруг исчезла.
Через мгновение машина Мёбиуса скрутила все свои атомы — и вернулась.
— Вуаля! — вскричал Гаррисон Купер, разрумянившись и сверкая глазами. — Вот и я!
— Так быстро? — воскликнул его друг.
— Здесь прошло не более минуты, а там — долгие часы!
— У тебя получилось?
— Смотри! У меня есть доказательства!
По его лицу катились слезы.
— Что там произошло? Ну, говори же!
— Вот, и вот, и вот!
Гироскоп вращался, лента торжественно продолжала безостановочное движение по спирали, тяжелая портьера, подобно призраку, витала в воздухе, а затем, тяжело вздохнув, опустилась.
Книги сыпались, как с библиотечного конвейера, опережая звук шагов; затем появились наполовину различимые башмаки, окутанные туманом ноги, туловище и наконец голова человека, который, невзирая на то, что лента вновь закрутилась по спирали и растворилась в пустоте, склонился над книжными переплетами, греясь у них, словно у очага. Он касался пальцами книг и прислушивался к колебаниям воздуха в сумеречном коридоре; откуда-то снизу доносились голоса людей, сидящих за ужином, а из-за распахнутой двери веяло едва уловимым запахом болезни: этот запах то накатывал волной, то отступал, то выветривался из комнаты, то возвращался, будто повинуясь неровному дыханию больного. Между тем в мире тихого благоденствия слышался вечерний перезвон тарелок и столовых приборов. Коридор и лестничная площадка пустовали. Но в любой момент кто-то мог подняться наверх в эту мрачную палату, неся на подносе ужин для лежащего в полудреме больного.
Гаррисон Купер осторожно распрямился и проверил, не идет ли кто-нибудь по лестнице, а затем, взвалив на себя сладкое бремя книг, перешел в ту комнату. По обеим сторонам кровати горели свечи; умирающий лежал на спине, вытянув руки вдоль тела: его голова утопала в подушке, закрытые глаза ввалились, а губы были плотно сжаты; казалось, он молит, чтобы на него обрушился потолок вместе со спасительной смертью.
79 
