10

Каждую минуту Белинду точили мысли о маленькой Ловисе. Она написала домой письмо и рассказала о смерти Герберта Абрахамсена. Она спрашивала, не могли ли ее родители сделать что-то, чтобы вызволить Ловису из когтей фру Тильды. Она написала, конечно, что ей жаль фру Тильду, потерявшую таким ужасным образом единственного сына. Но Белинда не верила в то, что Ловисе будет здесь хорошо. Она будет воспитана в духе ненависти и презрения к своей матери, их дорогой Сигне. Да, ее научат смотреть на всех людей сверху. И это не было бы хорошо для маленького ребенка.

В самом конце письма, нерешительно и мелкими буквами, Белинда спрашивала, не могли ли бы они приехать и забрать и ее тоже. Потому что как ни добры и приветливы были хозяева Гростенсхольма, она ведь не могла оставаться здесь жить без причин. У нее было очень тяжело на душе, когда она отправляла письмо. Ей не хотелось возвращаться в большой город.

Вильяр вернулся домой уже через два дня, и для всей родни был устроен большой праздничный обед. Эскиль и Сольвейг обнимали сына, который был очень взволнован, а Винга болтала без умолку, пила вино и заставляла пить Белинду, пока Вильяр не остановил ее.

— Не все так разбираются в вине, как ты, бабушка, — сказал он Винге. — Я никогда не видел тебя пьяной, но Белинда не привыкла к крепким напиткам, так что это может кончиться плачевно.

— Ах, ерунда, — сказал Винга. — Белинду надо чествовать за то, что она размягчила тебя, Вильяр, нашего твердого и холодного, как лед, внука. Мы никогда не видели тебя таким общительным, как в последние недели. Но, Белинда, — сказала она и положила худую маленькую руку на крепкую руку Белинды. — Сейчас ты не должна обольщаться! Ты маленькая теплокровная девушка. В твоей маленькой обиженной душе больше тепла, чем ты думаешь. Но тепло могло расплавить лед, помни об этом! Остерегайся, чтобы мороз Вильяр не остудил твой огонь!

Хейке вздохнул:

— Винга, твоя речь становится бессвязной!

— Вовсе нет! Я знаю, о чем говорю. И Вильяр не должен иметь права уничтожить эту маленькую девочку.

— Я не собирался, бабушка.

— Ну, не с умыслом. Но ты можешь затоптать ее. Ужасно! Она станет, как багряная роза, которая увядает.

— Винга, хватит цветистых сравнений, — улыбнулся Хейке. — Может быть, поговорим о чем-то другом?

— Конечно! Твое здоровье, Белинда! Однако Вильяр стоял на своем: Белинде больше не давать вина. И она послушала его.

— Милая Белинда, — сказала Винга и доверительно наклонилась к девушке. — Что, собственно, вы делали в Драммене?

— Мы… — Белинда смутилась и бросила быстрый взгляд на Вильяра. — Нет, мы никогда не были в Драммене.

— Может быть, вы с кем-то встречались?

— Нет, мы…

— Бабушка! — резко сказал Вильяр. — Ты же совсем ее запутала!

— Да, — произнес Хейке, откинувшись назад. — Это некрасиво по отношению к Белинде. Она — честная девушка и отвечает, как может. Но Вильяр, разве не самое время проявить к нам немного доверия? Даже нотариус что-то подозревает. Только нас держат в неведении. Неужели мы это действительно заслужили?

Вильяр сжал кулаки.

— Это ничего не значит для меня лично, — сказал он сквозь зубы. — Но я должен считаться с…

— С кем?

— С моими товарищами. И с вами.

Огонь в камине почти догорел и стал темно-красным. Эскиль и Сольвейг сидели молча и выжидательно смотрели на своего сына. Они были озабочены и явно огорчены тем, что он вызвал разочарование у бабушки и дедушки.

— Вильяр, — умоляюще произнесла Сольвейг. Видимо, мольба матери заставила его уступить. Сольвейг была такой молчаливой, такой сдержанной. Она добровольно пошла на то, чтобы сын переехал в Гростенсхольм помогать Хейке в ведении хозяйства, поскольку у Хейке было достаточно дел с его пациентами. Однако никто не знал, чего это стоило Сольвейг. Эскиль был более земным и открытым, он находил практическое решение. Но когда Вильяр услышал такую тихую мольбу своей матери, он ощутил в сердце сильную, жгучую печаль. Из-за того, от чего они должны были отказаться — он и его мать. Он улыбнулся ей мимолетной и нежной улыбкой, которую она сохранила в своих воспоминаниях как драгоценность. Затем он посмотрел на Белинду, неловкого ребенка, тоже слепо верившего ему. Он посмотрел на своего открытого и прямодушного отца, который после бурной молодости успокоился, обосновавшись в усадьбе Линде-аллее, и принял как должное, что он не был одним из «великих» в роду. Вильяр посмотрел на бабушку Вингу, кокетливую и все понимающую, и в заключение — на Хейке, могущественного, величайшего из них всех за многие сотни лет. Патриарха без свойственного патриархам невыносимого своеволия и тиранического обращения со своими подданными. Хейке был не таким. Его авторитет проявлялся только в мягкой улыбке, в бережном отношении ко всем живым существам, в его смирении.

  50