Особенно,... 
31 
– Поздравляю, ты преуспел!
Бутс уставился на свои руки, как будто они держали старое, но испытанное оружие.
– Вы когда-нибудь убивали черепаху?
– Что?..
– Когда мне было десять лет, я впервые задумался о смерти. Я подумал, что черепаха, эта большая, бессловесная, похожая на булыжник тварь, собирается еще жить и жить долго после того, как я умру. И я решил, что если я должен уйти, пусть черепаха уйдет первой. Поэтому я взял кирпич и бил ее по спине до тех пор, пока панцирь не треснул и она не сдохла.
Байес замедлил шаги. Бутс сказал:
– По той же причине я однажды отпустил бабочку. Она села мне на руку. Я вполне мог раздавить ее. Но я не сделал этого. Не сделал потому, что знал: через десять минут или через час какая-нибудь птица поймает и съест ее. Поэтому я дал ей улететь. Но черепахи?! Они валяются на задворках и живут вечно. Поэтому я взял кирпич – и я жалел об этом многие месяцы. Может быть, и сейчас еще жалею. Смотрите…
Его руки дрожали.
– Ладно, – сказал Байес. – Но какое, черт возьми, все это имеет отношение к тому, что ты оказался сегодня здесь?
– Что? Как какое отношение?! – закричал Бутс, глядя на него, как будто это он, Байес, сошел с ума. – Вы что, не слушали? Отношение!.. Бог мой, я ревнив! Ревнив ко всему! Ревнив ко всему, что работает правильно, ко всему, что совершенно, ко всему, что прекрасно само по себе, ко всему, что живет и будет жить вечно, мне безразлично что! Ревнив!
– Но ты же не можешь ревновать к машинам.
– Почему нет, черт побери! – Бутс схватился за спинку сиденья и медленно подался вперед, уставившись на осевшую фигуру в высоком кресле там, посреди сцены. – Разве в девяноста девяти случаях из ста машины не являются более совершенными, чем большинство людей, которых вы когда-либо знали? Разве они не делают правильно и точно то, что им положено делать? Сколько людей вы знаете, которые правильно и точно делают то, что им положено делать, хотя бы наполовину, хотя бы на одну треть? Эта чертова штука там, на сцене, эта машина не только выглядит совершенно, она говорит и работает, как само совершенство. Больше того, если ее смазывать, вовремя заводить и изредка регулировать, она будет точно так же говорить, и двигаться, и выглядеть великой и прекрасной через сто, через двести лет после того, как я давно уже сгнию в могиле. Ревнив? Да, черт возьми, я ревнив!
– Но машина не знает этого…
– Я знаю. Я чувствую! – сказал Бутс. – Я, посторонний наблюдатель, смотрю на творение. Я всегда за бортом. Никогда не был при деле. Машина творит. Я нет. Ее построили, чтобы она правильно и точно делала одну-две операции. И сколько бы я ни учился, сколько бы я ни старался до конца дней своих делать что-нибудь – неважно что, – никогда я не буду столь совершенен, столь, прекрасен, столь гарантирован от разрушения, как эта штука там, этот человек, эта машина, это создание, этот президент…
Теперь он стоял и кричал на сцену через весь зал.
А Линкольн молчал. Машинное масло капля за каплей медленно собиралось в блестящую лужу на полу под креслом.
– Этот президент, – заговорил снова Бутс, как будто до него только сейчас дошел смысл случившегося. – Этот президент. Да, Линкольн. Разве вы не видите? Он умер давным-давно. Он не может быть живым. Он просто не может быть живым. Это неправильно. Сто лет тому назад – и вот он здесь. Его убили, похоронили, а он все равно живет, живет, живет. Сегодня, завтра, послезавтра – всегда. Так что его зовут Линкольн, а меня Бутс… Я просто должен был прийти…
Он затих, уставившись в пространство.
– Сядь, – тихо сказал Байес.
Бутс сел, и Байес кивнул охраннику:
– Подождите снаружи, пожалуйста.
Когда охранник вышел и в зале остались только он, и Бутс, и эта неподвижная фигура, там, в кресле, Байес медленно повернулся и пристально, в упор посмотрел на убийцу. Тщательно взвешивая каждое слово, он сказал:
– Хорошо, но это не все.
– Что?
– Ты не все сказал, почему ты сегодня пришел сюда.
– Я все сказал.
– Это тебе только кажется, что ты все сказал. Ты обманываешь сам себя. Но все это в конечном итоге сводится к одному. К одной простой истине. Скажи, тебе очень хочется увидеть свое фото в газетах, не так ли?
Бутс промолчал, лишь плечи его слегка выпрямились.
– Хочешь, чтобы твою физиономию разглядывали на журнальных обложках от Нью-Йорка до Сан-Франциско?
– Нет.
– Выступать по телевидению?
– Нет.
– Давать интервью по радио?
31 
