Последние отзывы

  36  

— Мы похоронили ее вчера...

— Зачем вы отвечаете ему, батюшка? — воскликнул Оливье. — Лучше прикажите ему убираться с этими так называемыми рыцарями, ведь они уже захватывают замок!

Действительно, люди лже-Антонена, пользуясь растерянностью, вызванной не столько их появлением, сколько неожиданной агрессивностью, без особого труда обезоружили служителей и немногих воинов, составлявших гарнизон замка в мирные дни, которыми эти края наслаждались уже много лет. Те, кто пытался сопротивляться, были безжалостно убиты, и их трупы, сброшенные со стен, теперь валялись посреди двора. Связанные Оливье и Эрве бессильно наблюдали за этими бесчинствами. Ронселен де Фос повернулся к ним:

— И этот замок я не отдам... быть может, лишь тогда, когда получу то, что мне нужно! Стало быть, вашу матушку недавно похоронили? Наверное, вон в той часовне? Возможно, вы воспользовались этим, чтобы одновременно укрыть в том же самом месте ваш таинственный груз?

— Это бред! — яростно бросил Оливье. — Вы считаете нас настолько бесчестными, что мы воспользовались нашим горем...

— Посмотрим, посмотрим...

— Оставь мою мать почивать в мире, демон! — закричал Оливье, увидев, как Ронселен направляется к часовне.

Тот не обратил на него ни малейшего внимания.

— Успокойся, прошу тебя! — прошептал Эрве, тревожась за состояние своего друга. — Это чудовище, и он только радуется твоему гневу...

— Господи всемогущий, услышь меня! — завопил Оливье, вне себя от гнева. — Не дай этому негодяю осквернить могилы наших близких!

— Господь услышал тебя! — раздался суровый голос.

На пороге часовни возник отец Ансельм. Обеими руками он вздымал громадную облатку, чья непорочная белизна засияла еще ярче в солнечных лучах.

— Vade retro, Satanas! ^[26]— провозгласил священник. — Прочь, сын греха! Демон во плоти! Ты не осквернишь сие святое место мерзостью своей!

Добрый отец Ансельм был среднего роста, но показался громадным всем, кто взирал на него со священным ужасом. Он словно обрел божественное величие. По двору прошелестел ропот, и Ронселен де Фос услышал его. Он понял, что и его люди присоединились к этому ропоту, — следовательно, заходить слишком далеко было бы опасно. Проявив осторожность, он отступил. На его лице появилось подобие улыбки:

— Кто говорит об осквернении, отец мой? Я хотел только осмотреть эту часовню...

— Тебе нет до нее дела! Именем Господа нашего объявляю тебе, что здесь покоятся бренные останки хозяев этого замка! А теперь освободи тех, кого ты захватил противоправным образом! Они находятся в своем доме...

— С вашего позволения, с этим я немного подожду. Мне надо с ними переговорить...

Ронселен глубоко поклонился капеллану, затем отошел к своим людям, которым жестами приказал увести в дом трех пленников. Сам он хотел взять барона под руку, но тот с отвращением отпрянул:

— Что еще тебе нужно?

— То же, что и прежде: я хочу знать, где находится содержимое повозки... Кроме того, я голоден и мои рыцари тоже. Сейчас мы увидим, насколько ты гостеприимен...

Пленников отвели в большой зал, где «брат Антонен» расположился с полной непринужденностью, не смущаясь от негодующих взглядов трех захваченных мужчин. Оливье с трудом верил своим глазам. Эти люди с замкнутыми, угрожающими лицами не могли быть тамплиерами, иначе говоря, братьями. Даже зная теперь, что их предводителя отец не без причины считал своим смертельным врагом, он не постигал, какой сатанинской магией обладал этот человек, которого, казалось бы, возраст должен был обратить к Богу и вразумить, что сумел сбить с пути истинного целую командерию. Существовали нерушимые правила, которые составляли честь Храма: рыцарский устав, безупречная куртуазия, защита слабых и постоянное служение Господу и Богоматери. А эти люди на вид были совершенными разбойниками — глядя на их белые плащи с красными крестами, он задыхался от отвращения...

Сам замок по-своему выражал свое неодобрение. Никто не мог нигде найти Барбетту и всех, кто прислуживал на кухне, — служанки и поварята словно испарились. Огонь в очаге был потушен. Только старая Онорина сидела на стуле возле него. Пепел замарал подол ее черного платья, скрюченные от ревматизма пальцы перебирали четки: она безмолвно молилась и плакала, устремив взор в пустоту. Ее вытащили оттуда и выставили за дверь.

  36