162 
Когда он появился на пороге, солнце ударило лучами в эту жатву любви, и крестьяне, охваченные ужасом, отступили еще дальше от входа. Но он их не видел. Подняв глаза к небу с улыбкой на устах, он не замечал даже монаха-бенедиктинца, поджидавшего его на повороте дороги. Монах в коричневой рясе держал в руках красный камай, серый, балахон с нашитым на нем красным сердцем и трещотку — одежду прокаженного, которой отныне суждено стать воинским облачением Арно де Монсальви. Не будет у него больше сверкающего панциря, красивых перьев и роскошных плащей — останется только это жалкое одеяние да трещотка, чтобы предупреждать добрых людей о приближении проклятого и отверженного! Колокола часовни снова начали звонить…
Забыв про Изабеллу, Катрин не пошла, а потащилась к выходу и, дойдя до порога, уцепилась за косяк… У нее подкашивались ноги, но чья-то сильная рука поддержала ее.
— Держитесь, госпожа Катрин! — раздался хриплый голос Готье. — Не показывайте слабости перед этими людьми!
Но она уже ничего не видела, кроме черного силуэта, уходящего по дороге со сверкающим солнцем в руках. На крепостных стенах, чтобы заглушить погребальный звон, запели рожки и трубы, а затем волынки вознесли к небу грустную песнь шотландских гор, в которой странным образом слышался и сумрачный зов к битве.
Это было прощальным даром Кеннеди своему товарищу по оружию.
Внизу Арно уже поравнялся с монахом, но на звук волынок он обернулся, обернулся в последний раз: посмотрел на деревню, на замок, горделиво вознесшийся на скале, а затем перевел взор на серое печальное лицо бенедиктинца.
— Прощай, жизнь! — прошептал он. — Прощай, любовь!
— Сын мой, — мягко сказал монах, — думайте о Господе!
Однако и для Арно, как для Катрин, Бог был слишком далеко. Он почувствовал, как его охватывает бессильное бешенство, и крикнул с такой силой, что эхо его голоса долго затихало в долине и в скалах:
— Прощай, Катрин!
Могла ли она, одинокая супруга, оставить без ответа этот последний зов своей любви? Душа ее вдруг наполнилась тем же священным гневом, и тот же вопль вырвался из ее груди. Она ринулась вперед по каменистой дороге, устремив руки к человеку, которого уводил монах.
— Нет! Только не прощай! Только не прощай!
Она споткнулась о камень и рухнула на колени в дорожную грязь, по-прежнему простирая руки к Арно. Но монах с прокаженным уже миновали поворот… Дорога была пустынна.
162 
