Глава 18

Она то приходила в сознание, то отключалась. Но предпочитала второе. Потому что тогда не чувствовала боли. А боль была зверская, от которой нет спасения. Временами, когда действие наркотиков начинало ослабевать или, напротив, набирало силу, боль становилась терпимой, сознание прояснялось и до нее доходило, что это цена, которую она платит за второй шанс. Ничто не напоминало волшебное исцеление и легкое возвращение в мир живых. Приходилось брать волю в кулак и мужественно переносить страдания, хотя никакого мужества не было и в помине.

Все, что она совершала в своей жизни, шаг за шагом неуклонно вело на то пустынное шоссе, где произошла эта страшная катастрофа. Там оборвалась ее жизнь. Но ее вернули назад, заставив претерпеть все муки возвращения.

Отчетливо, в мельчайших подробностях, она помнила, что произошло с ней после смерти. Даже наркотики не могли вытравить из ее сознания этих воспоминаний. Гораздо более туманной ей казалась реальность. Иногда она слышала разговор медсестер, когда те заходили в ее реанимационную палату. Их слова проникали в ее голову и тут же покидали ее, лишь изредка обретая смысл, но чаще оставаясь пустым звуком. Однако, уловив что-то, она чувствовала отстраненное удивление: в ее груди застряло дерево? Чушь какая. Ведь она рассматривала себя. И неужели не увидела бы это? Она плохо помнила события, предшествующие катастрофе, и все, что произошло сразу после нее. Хотя, если ее проткнуло деревом, это, конечно, все объясняет. Тогда понятно, отчего эта невыразимая боль в груди разливается по всему телу, проникая в каждую клетку. Она не различала ни дня, ни ночи и по большей части не осознавала ничего, кроме больничной койки, к которой была прикована, и этой Суки Боли, с которой вела непрестанную борьбу.

Медсестры разговаривали с ней все время, снова и снова пытаясь объяснить, что с ней произошло, что и зачем они делают. Но все это ей было безразлично, лишь бы кололи наркотики, державшие эту Суку Боль на привязи. Наконец хирург распорядился уменьшить дозу. Ну конечно, ему-то что, это же не его мучает боль и не он лежит с рассеченной надвое грудной клеткой. Пациент не он. Он тот, кто орудует пилой и скальпелем. Она смутно представляла себе, кто из подходивших к ней врачей хирург, но заготовила для него несколько крепких словечек, как только в голове стало проясняться. Ну разрезал надвое грудную клетку, но зачем урезать вдвое наркотики? Одно слово мерзавец.

Если все, что ей сейчас приходилось видеть и переживать, имело целью сделать ее мягкой и терпеливой, то она, можно считать, это испытание провалила. Мягкой и терпеливой ей никак не удавалось стать. Она чувствовала себя человеком, которому раскроили грудную клетку и, вытащив оттуда сердце, стали пинать его наподобие футбольного мяча.

Без полноценной дозы наркотика они с этой Сукой Болью стали неразлучны. Первое время она ни о чем другом не могла думать, кроме как о ней, о том, как бы протянуть следующий час. К этому времени медсестры уже по два раза в день начали для тренировки вытаскивать ее из постели и сажать на стул. Можно подумать, нельзя отрегулировать больничную койку, чтобы принять сидячее положение, ведь любое движение ей причиняет нестерпимую боль. Казалось бы, ну что им стоит – нажал кнопку – и готово дело, верхняя часть кровати тут же поднимется. Зато она может лежать себе спокойно, покачиваясь, словно на волнах.

Так нет же, обязательно нужно, чтобы она вставала. Она должна ходить, если это так называется. Хотя, по ее мнению, она еле волочила ноги, согнувшись в три погибели от боли, и при этом должна была еще умудряться делать это со всеми трубками, иголками и дренажами, которыми была обвешана, плюс к тому следить, чтобы не оголился зад, поскольку из одежды – так называемой одежды – на ней была только жалкая больничная рубашка без завязок и с одним рукавом, кое-как прикрывавшая тело. До сих пор сохранившаяся в ней стыдливость была оскорблена, но в больнице такому понятию нет места.

  62