197 
Она не спала, пребывая в некой странной полудреме, в которой явно слышался мамашин скрипучий голос. И судорожный кашель отца, который пробовал возражать, но получалось слабо, и Войтехов смех. Стоит открыть глаза, повернуться, протянуть руку, скользнув пальцами по холодной коже его куртки.
Не открывала, но поворачивалась, протягивала, ловила пустоту и прятала озябшую дрожащую ладонь под одеяла. Ворочалась.
Вставала.
Ложилась. И вновь вставала, ходила по камере, разговаривала сама с собой, пусть бы и горло драло так, что ясно становилось — еще немного и разболится. А завтра ведь снова Кейрен, и вопросы его… и придется отвечать, делать вид, что… плевать.
Она все-таки легла и даже уснула, сама не зная, как долго, а поднялась, когда в дверь постучали, и в окошке, решеткой забранном, возникло сонное лицо надзирателя.
— Воды принести? — поинтересовался он, и по голосу Таннис поняла, что лучше бы ей отказаться, но врожденное упрямство подтолкнуло ответить:
— Принеси.
Как ни странно, вода была даже теплой, а помимо ее и таза, почти нового, разве что слегка сбоку примятого, ей и мыло подали, и зубную щетку, и даже порошок зубной и отнюдь не из толченого мела. Полдюжины склянок с кремами…
…и духи в темном узком флаконе.
А вечером притащили массивную жаровню, которая нагревалась без углей.
О да, Кейрен заботился о своей свидетельнице.
Вот только забота эта…
— Почему ты ничего не ешь? — сегодня он не спешил раскладывать свои бумажки, и оживший самописец бессильно водил лапами по чистому листу. — Таннис, это глупо.
Как уж есть.
Не нужны ей подачки.
— Да, я могу тебя вывести. Снять номер в гостинице. Или сразу квартиру. Я даже могу поселить тебя в своей…
— Спасибо большое, обойдусь как-нибудь.
— Ты злишься, — он водил пальцем по кромке лацкана. — И у тебя есть на это все причины, но, Таннис, подумай сама, как долго ты проживешь вне этой камеры? Да, к тебе приставят охрану…
Кейрен отвернулся и, сняв с корзинки салфетку, положил на стол. Вытащил бутылку темного стекла. И фарфоровую пару, ту самую, которая осталась от леди Евгении, и значит, вещи Таннис не пропали. И быть может, деньги тоже целы?
Она решительно наступила на горло благодарности: обойдется.
— Но охрана… сама по себе ненадежное дело. Таннис, ты знаешь много и, я бы сказал, слишком много. Не только об этом деле, но и… вообще слишком много. Если тебя захотят убить, то найдут способ.
— Тогда и здесь достанут.
На столе появилась пузатая вазочка с тремя астрами. И сливочник. Креманка с вареньем… серебряные ложечки… булки с кунжутной посыпкой…
— Достанут, — не стал спорить Кейрен. — Но… давай ты для начала поешь?
— Не хочу.
— Ложь, — он подал руку. — И ведь сама понимаешь, что глупо дуться. Не собираешься меня прощать? Не надо. Только себя не наказывай. Я же хочу, чтобы ты нормально питалась… и блинчики, между прочим, я сам пек. По-моему, получились отменными.
Полупрозрачными, кружевными с очаровательно хрустящим краем. Кейрен положил один на тарелку, нахмурился:
— Все-таки остыло, но…
Зачерпнув мягкое масло, он выложил на блин, размазал.
— Джем или мед?
Запах меда дурманил… кормили внизу не сказать, чтобы отвратно, случалось Таннис пробовать и более мерзкий супец, но вот баловать не баловали.
— Мед, — решил Кейрен. — И ледяной чай. К сожалению, горячий не получилось пронести. А конфеты возьми с собой, пригодятся.
— Куда?
— Заговорила, — он наклонился и поцеловал ее в макушку. — Чепец дурацкий. Зачем ты его носишь? Тебе совершенно не идет.
Таннис заставила себя глубоко вдохнуть и проглотить те слова, которые уже готовы были слететь с языка. И блинчиком их закусила. В самом деле хороши.
Нежные.
Мягкие. И мед свежий, сладкий до приторности. Но мятная прохлада чая сладость уравновесила. И в конце концов, Кейрен не виноват, что все так бестолково выходит.
…он жаровню принес.
И корзинку с рукоделием, чтобы Таннис не скучала. Откуда ему знать, что она представления не имеет о нитках, иголках и крючках…
— Ну как? — Кейрен следил за Таннис с явным интересом.
— Готовишь ты лучше меня, — вынужденно призналась она.
— Я тебя научу, честно! Только не злись…
197 
