Такая партия…
Какая — непонятно. Ведь не похож был на всех этих разряженных, надменных, думающих только о выгоде… да, определенно, Меррон плохо разбирается в людях.
Места им достались не самые удобные, все-таки тетины поклонники были ограничены в возможностях, но слышно было все или почти все. И Меррон слушала! Когда ей еще случится на настоящем суде побывать! И чтобы таком…
— Вот увидишь, ничего ей не будет. — Соседкой тетушки была леди Мэй, которая от тетушки отличалась разве что цветом глаз и пристрастием к искусственным цветам, которые леди Мэй вплетала в волосы в огромных количествах.
— А я слышала, что осудят.
— Ну да, а потом помилуют. — Леди Мэй приносила на заседания мешочки с орешками или же сухариками, а тетушка — флягу с ледяным чаем. Обе — расшитые подушечки, потому что долго сидеть на казенных лавках было ну никак не возможно. — Вот что значит удачно выйти замуж!
Это говорилось для Меррон, у которой на пальце до сих пор не было колечка, — и слава Ушедшему! Вдруг Сержант передумает? Мужчинам свойственно непоследовательное поведение.
С Меррон орешками делились и чаем, и ей не хотелось огорчать тетушку и леди Мэй, однако и есть орешки, когда поиск истины идет, казалось неправильным.
И честно говоря, ей было жаль Тиссу Дохерти.
Меррон пыталась представить, как она каждый день идет мимо всех этих людей… и все смотрят, шепчутся, обсуждают, во что она одета, и правильно ли держится, и почему муж до сих пор не бросил…
Жуть жуткая!
Но жалость жалостью, а закон законом! И по всему выходило, что лорд-канцлер прав? Нельзя убийцу жалеть? Разум должен восторжествовать над эмоциями. Иначе получится, что этак любого пожалеть и оправдать можно.
— Ваше имя… — С этого вопроса начинается выступление каждого свидетеля.
— Ллойд Макдаффин. Доктор медицинских наук.
Меррон вытягивала шею, чтобы рассмотреть доктора. Она и сама хотела бы стать врачом. У нее ведь талант, так говорил тетушкин давний друг, тоже доктор. Он и учил Меррон, несмотря на тетушкино возмущение: зачем приличной юной леди много лишних знаний? А он отвечал, что знания вовсе не лишние, выйдет замуж и будет мужа лечить… детей опять же… Меррон же, когда тетушка не слышала, говорил, что руки у нее хорошие, правильные и глаз острый. Ей бы многое удалось, родись она мужчиной.
А женщин-докторов не бывает.
— Я проводил осмотр Тиссы Дохерти после… происшествия. — Жаль, Меррон не видно выражения лица доктора, а если привстать, то сзади зашипят. — И могу засвидетельствовать, что леди не могла состоять в преступной добрачной связи с де Монфором, поскольку…
Ушедший, им и это обсудить надо?!
Меррон покосилась на тетушку: обычно готовая сомлеть при малейшем признаке непристойности, Бетти слушала выступление доктора жадно, словно бы ее жизнь зависела от понимания, когда именно леди Дохерти лишили невинности. И какими повреждениями это сопровождалось. А лорд-канцлер как назло не позволял скрыться за врачебными терминами, заставляя разъяснять каждый.
До чего же мерзко!
И не отпускает ощущение, что суд этот совсем не ради истины затевался…
— …то есть два синяка и несколько потерянных волосков, по вашему мнению, являются достаточным доказательством совершенного насилия?
— Не совершенного! Но попытки…
— Той самой попытки, о которой нам невнятно твердят. Насильник приходит на встречу. Читает стихи. Дарит цветы. Пьет вино, по утверждению доверенного лица вашей светлости, отравленное. И умирает…
Сегодняшнее заседание закончилось довольно рано, и Меррон подумала, что даже рада этому обстоятельству, хотя остаток дня придется провести взаперти. Но хотя бы тетушка уйдет — леди Мэй пригласила ее на чай. Иначе тетушка принялась бы обсуждать наряды и то, почему приличные девушки попадают в неприятные ситуации и как этого избежать.
Однако планам суждено было измениться: у тетушкиных покоев ждал гость. И Меррон была не слишком-то рада видеть его.
— Доброго дня! Я бесконечно счастлива, что вы наконец о нас вспомнили! — Бетти сделала реверанс, и Меррон последовала ее примеру: не надо ссориться с тетей, пока суд еще не завершен.
— Дела.
Какие у него дела быть могут? Меррон давно усвоила, что делами в замке занимаются исключительно слуги. Или те, кто не способен себе слуг позволить.