164 
Во сне он замерзал.
И холод странным образом выдергивал в явь, правда, в ней же оставался.
Оден расхаживал по комнате, всякий раз замирая перед дверью, порой касаясь ручки, не решаясь открыть. Ему нужно было тепло, но не настолько, чтобы о нем умолять.
Пока еще.
Остановившись у стены, Оден уперся лбом в камень.
Он был дома.
В старом поместье. В своей комнате, где ничего-то за пять лет не изменилось. И даже ставни заедали по-прежнему. Но теперь эта неизменность казалась утонченной издевкой.
Виттар стал другим.
И сам Оден.
— Все сложно, правда? — Шепот тумана раздавался в ушах, и Оден попытался стряхнуть его. — Ты верил, что стоит дойти — и все закончится?
— Почему ты не оставишь меня в покое?
Ей нельзя отвечать. Да и нет ее здесь и сейчас, иначе засекли бы. Выходит, Оден и вправду сошел с ума, возможно, Виттару следовало бы согласиться на лечение…
— Мне казалось, тебе нужно с кем-то поговорить. А лечение убило бы тебя. И не только тебя. Но если ты стремишься умереть, то…
В оружейной комнате великолепная коллекция клинков. И надо лишь решиться.
— Нет.
— То есть жить ты хочешь? — Смешок, и сеть яви дрожит и рвется, пропуская лозы тумана. — Несмотря ни на что?
— Не знаю.
Раньше хотел. Выживал. Цеплялся. Было ради чего… а теперь вот.
— У тебя была невеста, — напомнил голос.
— И есть.
У него есть невеста.
Оден улыбнулся… У него есть невеста, самая прекрасная девушка в мире. У нее светлые волосы, которые выгорают до рыжины, и кожа, пахнущая вереском и медом. Ее глаза зелены, как молодая трава. А в руках — серебро.
Он сполз по стене и, вытянув руку, коснулся белой взвеси.
— Я тебя не боюсь.
Туман отпрянул.
Оден очнулся на полу. Он видел комнату, почему-то перевернутую. И Эйо. Она сидела на корточках и крепко сжимала его голову.
— Опять? — скорее по губам прочел, чем услышал.
— Все хорошо.
Ее руки были восхитительно горячи.
— Я вижу. Ты… кричал.
— Что?
Шевелиться не хотелось. Лежать. Дышать. Смотреть на нее. И согреваться, пусть бы и ненадолго.
— Ничего. Просто кричал. Оден, она… опять к тебе приходила?
— Не знаю. Возможно, я просто сошел с ума. Еще там, в яме… — Оден повернулся, прижимаясь к ее бедру. — Это самое простое объяснение. А самое простое обычно является и самым верным.
— Ты сам в это не веришь. — Эйо хмурится.
— Я уже и сам не знаю, во что верю. Спасибо.
— За что?
— За то, что пришла.
И прежде чем она снова отвернулась, Оден встал.
— Почему ты молчал?
Не отвернулась. Смотрит снизу вверх, ждет ответа. А Оден и сам не знает, что ответить. Молчал. И молчал бы дальше столько, на сколько хватило бы сил.
Ему не нужна жалость.
А что тогда?
— Там, — Эйо скрестила ноги и уперлась ладонями в колени, — этот пришел… который интервьюер. И с ним еще двое… ждут внизу… и они собираются делать дагеротип. А я… — Она провела по бархатным штанишкам, на сей раз светло-желтого оттенка. — Я непохожа на леди.
— Совершенно непохожа, — согласился Оден и протянул руку. — Ты хочешь переодеться?
— Да… и нет… и вообще зачем это надо? — А взгляд обреченный.
— Так принято, радость моя. Они не станут задавать тебе неудобных вопросов. А если станут, то отвечать вовсе не обязательно. Поверь, интервью — это не страшно.
Скоро Оден понял, что ошибался.
Их и вправду было трое. Высокий молодой щенок в белом твидовом костюме, который сидел слишком хорошо, чтобы быть купленным в магазине готовой одежды. К костюму прилагались лаковые ботинки с узкими и длинными носами, котелок и лорнет на длинной рукояти.
На лице щенка застыло выражение безмерной усталости.
Он покачивал ногой, помахивал моноклем и едва ли не зевал от скуки.
Сопровождающие были попроще, из той репортерской братии, с которой Одену случалось иметь дело прежде. Невысокие, они походили друг на друга не столько лицом, сколько манерами и одеждой, равно недорогой, в меру измятой и ношеной. Репортер глядел на них свысока и брезгливо морщился, словно досадуя, что приходится иметь дело с личностями столь недостойными.
Из Сурьмы паренек, не из первой ветки, но крови сильной. И странно, что такой пошел в газетчики, неужели род не нашел ему лучшего применения?
164 
