Последние отзывы

  60  

Девятнадцать ступеней скрыты в золотой горе.

И каждая дается с трудом.

Но здесь Вилхо не покажет слабости. Он опустился на подушки и с немалым облегчением откинулся на жесткую спинку. Руки привычно легли на подлокотники, оживляя скрытые внутри махины трона механизмы.

– Встаньте!

Голос его, преломленный в латунных патрубках, разнесся по залу. Казалось, он исходил со всех сторон сразу, и люди, прежде во дворце не бывавшие, испытывали страх и трепет.

Солнечный свет окутал Вилхо, и привычно заслезились глаза.

Ничего, Вилхо потерпит, зная, что те, кто взирают на кёнига снизу вверх, будут поражены сиянием, что исходит от его фигуры. Он же, глядя на подданных сверху вниз, не узнавал никого. Да и то, многие желали быть взысканным благодеяниями кёнига.

И потянулись просители. По одному подходили они к подножию трона, падали на колени и, склонив голову, излагали просьбу. А Советник, стоявший здесь же, доносил слова до Вилхо. Просьбы были обыкновенны и скучны. Споры. Тяжбы. Из-за земли… из-за воды… из-за наследства… имущества…

И Вилхо, позволив просителю выговориться, взмахивал рукой, давая понять, что просьба услышана. Он желал быть хорошим кёнигом, внимательным к нуждам подданных своих и оттого проводил часы на жестком троне. Правда, просьбы, такие одинаковые, никчемные, почти сразу забывались. Но на то и были у Вилхо Советники, чтобы судить его именем.

Сегодняшний прием был обыкновенен, и Вилхо изрядно заскучал. А заодно уж спину стало прихватывать, несмотря на уверения лекаря, что стоит надеть пояс из собачьей шерсти, и Вилхо разом полегчает. Пояс натирал поясницу, она прела, и шерсть кусалась.

Лекаря надо гнать взашей и нового найти, а лучше нескольких. Вилхо нравилось слушать, как они спорят.

– Мудрейшего кёнига прошу о милосердии! – Этот голос выдернул Вилхо из раздумий. Был он звонок, словно песня жаворонка. – Не за себя прошу, но за отца.

У подножия трона на коленях, протянув вперед белые руки, полные алмазов, стояла девушка.

– Я кладу к подножию вашего трона окаменевшие мои слезы.

Камни сыпались сквозь пальцы. Но не на них смотрел Вилхо, а на деву. Во дворце было множество женщин, желавших снискать милость кёнига. И в прежние времена Вилхо бездумно тратил себя на них. Кто бы объяснил ему тогдашнему, жадному до жизни, что с мужским семенем уходит из тела живительная сила. Много лет уже как бережет себя Вилхо. И постель его пустовала тридцать ночей из тридцати одной. Да и в ту, дозволенную лекарем для естественной разрядки, Вилхо старался проявлять сдержанность. Но сейчас, глядя в синие, яркие глаза, он готов был забыть обо всем.

– Встань, – сказал он. – Подойди.

И девушка поднялась с колен.

На ней было простое белое платье, которое лишь оттеняло удивительную красоту ее. Чем ближе подходила девушка – а поднималась она по ступеням медленно, позволяя Вилхо разглядеть себя, – тем быстрее стучало сердце его.

– Мы желаем знать, кто ты.

– Пиркко Ину, – ответила она шепотом, который слышал лишь кёниг. – Несчастная дочь, чье сердце разрывает отцовское горе. Сестра, чья судьба – оплакивать гибель братьев.

Сама она опустилась на колени у ног Вилхо. И, глянув в глаза, добавила:

– Твоя раба, если того пожелаешь.

– Чего же ты хочешь?

– Отзови Янгара.

– Разве не по праву он мстит?

Опустились ресницы. И полыхнули щеки румянцем.

– Я женщина, – тихо сказала Пиркко-птичка. – Разве понимаю я что-то в мужских делах? Мне ли думать о праве, когда вот-вот лишусь я и отца, и братьев, и всех родных, которых имею. А сама стану наложницей человека, измаравшего руки в их крови.

Наложницей?

Вскипела кровь Вилхо. Вот, значит, что пожелал взять себе Янгар!

– Что ж, нас тронули твои слезы. – Вилхо старался говорить ласково. – Передай своему отцу, чтобы явился он к нам. Оба они, и Ерхо, и Янгар, должны предстать перед нами до первого дня зимы. И оба, поклонившись друг другу, поклясться в мире и дружбе.

Тень легла на круглое лицо Пиркко.

Легла и исчезла.

– Благодарю, мой кёниг, – сказала она и, протянув руку, коснулась, словно невзначай, ладони. – И прошу простить меня за дерзость. Много я слышала от отца о твоем величии, однако слова оказались неспособными передать истину.

– Какую же?

  60