46 
– Ага, сейчас, – хихикнул Олежка, – отнесет мыша и придет с благодарственной речью! Он, Варька, почему всю неделю нас игнорировал? Потому что речь готовил, писал по ночам, грыз гусиное перо, рвал бумагу в клочья, начинал снова и снова. И вот...
Балабол, достигнув пика самозабвенного звона, вдруг икнул от неожиданности и замолчал, ошарашенно разглядывая кота, медленно приближавшегося ко мне. Вид у Карпова был важный и весьма серьезный. Он подошел вплотную, встал на задние лапы, опершись передними о мои колени, внимательно посмотрел мне в глаза и тихо мяукнул.
– Ну, здравствуй еще раз, парень! – улыбнулась я, поглаживая изуродованную шрамами черную мордочку. – Ты очень хороший кот, Карпушка, настоящий мужичок!
Котяра заворковал, вспрыгнул мне на колени, потерся щекой о мой подбородок, чтото прошептал на ухо и быстренько ретировался, пока совершенно обалдевшее семейство Ярцевых не потребовало от него своей порции ласки.
И с того дня Карпушка ежевечерне приходил ко мне на обнимашки. Но только ко мне, всех остальных он попрежнему игнорировал.
Так прошло еще две недели. Приближался август, а вместе с ним – и столь желанный отпуск. От Карины не было никаких вестей, да я и не ждала их особо, измотанная почти до донышка общением с Элеонорой Климко, матерью пропавшей год назад девушки.
Но рядом с эмоциональным опустошением шагала теперь и профессиональная гордость – Элеонора возвращалась к жизни. Женщина открывалась все больше, мы с ней подолгу беседовали обо всем не свете, постепенно разматывая спутанный клубок боли, подбираясь к самой его кровоточащей сердцевине.
Пока не приблизились к ней вплотную.
В тот день мы беседовали о доверии. Доверии между близкими людьми. Я рассказывала о своей семье, об отношениях с папой Колей, с Олежкой, и, разумеется, с мамой. О том, что мамуля – моя лучшая подружка, которой я могу рассказать абсолютно все, не опасаясь, что она во время ссоры сможет использовать доверенные сведения против меня.
– Вам очень повезло с мамой, Варвара Николаевна, – горько усмехнулась Элеонора. – А вот моей дочери, увы, нет. Впрочем, Монике не повезло с обоими родителями. Что отец, что мать – мы оба были заняты исключительно собой и своими проблемами. И когда девочке понадобился совет, помощь, сочувствие – моя малышка этого не дождалась. Я помню... – судорожный, прерывистый вдох, я замерла, боясь неосторожным движением или звуком порвать пока еще такую тоненькую, такую хрупкую нить откровенности. – Это было гдето за полгода до ее исчезновения. Моника росла спокойной, разумной девочкой, хорошо училась, общалась с вполне адекватными ребятами и девочками, не пила, наркотиками не баловалась – в общем, никаких проблем нам с отцом не доставляла. И, следовательно, не мешала... А потом отец решил познакомить дочь с сыном партнера по бизнесу, одного из лучших клиентов нашего банка, Венцеслава Кульчицкого...
Я едва удержалась от кретинского вопроса «Кого?!», перехватив его на выходе. Нельзя перебивать, нельзя! И все же – опять этот Кульчицкий! Просто наказание какоето! Стоило нам поселиться неподалеку от семейного гнезда этих снобов, как они начали протискиваться в мою жизнь. В дверь не пускают – они через форточку щемятся!
– ...не самый плохой вариант, Сигизмунд очень красивый мальчик, правда, немного избалован...
Немного?!!!
– ...и ленив...
Не то слово! К тому же умом, насколько мне известно, красавчик Гизмо тоже не блещет.
– ...но в целом – очень выгодная партия. А то, что Сигизмунд старше нашей девочки на двенадцать лет, даже очень хорошо. Уже нагулялся, – три хаха! – пора остепениться. Венцеслав, его отец, долго подбирал подходящую партию для сына... – «Партия воинствующих дровосеков» – вот самая подходящая партия для Гизмо. – ...Пока не остановился на нашей Монике. И дело вовсе не в положении ее отца, Венцеслава больше всего заинтересовала наша родословная. Вернее, моя – я прямой потомок герцога Эйдельбургского. Правда, был один неприятный момент, когда от нас потребовали привести дочь на осмотр к их личному врачу – по поводу девственности... – Офигеть! И это она называет неприятным моментом! – Я согласна с вашей реакцией, Варвара Николаевна, у вас очень живая мимика, но это я сегодня согласна, а тогда это казалось мне вполне приемлемым требованием. Я совершенно не воспринимала Монику как самостоятельную личность и искренне считала, что мы с отцом имеем право устроить ее судьбу по собственному усмотрению. И реакция дочери нас сначала удивила, потом расстроила, и в конце концов – разозлила. Моника наотрез отказалась проходить какие бы то ни было медицинские обследования, хотя я прекрасно знала, что интимных отношений с мужчиной у нее еще не было. Откуда? – Элеонора тяжело вздохнула и отвела глаза в сторону. – Из ее дневника. Да, я читала дневник дочери и считала это нормой. Из этого же дневника я узнала, что Моника познакомилась с какимто парнем по Интернету и влюбилась в него по уши. Причем самое интересное, что фотографии этого парня у нее не было, он отказывался размещать фото. И вполне могло быть, что с моей девочкой общался какойнибудь престарелый урод, но Моника и слышать ничего не хотела. Только Арлекино – дурацкий ник, верно? – только он. Но отец все же пригласил Кульчицких на ужин, и Моника очень понравилась им всем, Сигизмунд просто не отходил от нее весь вечер. Потом звонил, приглашал на разные мероприятия, но дочка его игнорировала. И тогда подключились мы с отцом. И первое, что мы сделали – перекрыли ей доступ в Интернет. Отобрали нетбук, мобильный модем, заменили навороченный айфон с выходом в сеть на самый дешевый мобильник с минимумом функций. Моника скандалила, плакала, не могла понять, почему мы это делаем. И тогда я... – женщина трудно сглотнула. – Тогда я сказала, что все это ради нее же, чтобы она забыла о своем Арлекино. И Моника поняла, что я читала ее дневник... И замкнулась. Все ее общение со мной свелось к односложным «да» и «нет». А потом она поехала с Асей, подружкой, в эту проклятую Низовку и пропала.
46 
