Последние отзывы

  3  

— И чтобы отомстить деду. Да, я знаю, — вздохнула Энни.

Патрик был двоюродным братом ее отца. Они с дедушкой поссорились еще задолго до ее рождения. Тяжелый раздор на почве финансов, а также моральных принципов. Дед потребовал тогда, чтобы ноги этого человека не было в их доме. Говорят, в семье не без урода, и их семья не явилась исключением. Даже теперь, когда Патрик был уже в летах, приобрел налет респектабельности, женился и был отцом двух сыновей-приготовишек, в нем сохранялось что-то отталкивающее. Отец утверждал, что хотя его братец в своих финансовых операциях открыто не нарушал закон, но, если подворачивалась возможность, не гнушался вести не вполне честную игру.

Отец… Энни перевела взгляд с окна на письменный стол. Там стояла отцовская фотография. Он был снят в форме незадолго до гибели своего старшего брата. После его смерти он вышел в отставку и вернулся в родное гнездо, чтобы делить горе со своим отцом. Еще раньше волею судьбы он потерял жену, мать Энн. Для них обоих — отца и деда — Голд Краун значил слишком многое. Конечно, Энн тоже любила дом — как же иначе? — но чувства собственницы по отношению к нему у нее не было. Когда она обходила его покои, то ощущала не гордость, а вину.

Если бы все было по-другому! Если бы Патрик был человеком иного склада! Она бы могла с легким сердцем покинуть это жилище и купить либо снять где-нибудь в городе маленький домик и целиком посвятить себя работе в приюте.

Но как быть теперь? Ведь Уолт предупредил, что потенциальный наследник разрушит имение.

— Он вырвет из дома душу, выставит на аукцион все, что можно, разнесет остальное по кирпичику, а землю продаст какому-нибудь спекулянту недвижимостью.

— Нет, он не посмеет! — протестующе перебила Энни. — Ведь дом внесен в реестр и подлежит сохранению, дядя это знает.

— А я знаю этого делягу. Я убежден, что для него не составит труда найти кого-то, кто сумеет обойти закон. Как ты думаешь, долго ли это здание продержится под натиском полудюжины молодцев с бульдозерами? И твой родственничек, конечно же, позаботится, чтобы ответственность легла на кого-то другого. Он ненавидел твоего деда, Энн, и в то же время знал, как много для них с отцом значил Голд Краун.

— Слишком много, — снова вздохнула Энн. — Нет, как хотите, а все-таки этот дом — анахронизм. Как бы он ни был красив, но одной семье жить в жилище таких размеров… Ох, и почему дедушка не послушал меня и не завещал его на благотворительные цели? Неужели он не мог?

— Значит, тебя не волнует, что случится с имением? Тебе не жалко, что Патрик унаследует его, а затем уничтожит? Подумай только — уничтожит сотни лет нашей истории!

— Конечно, мне жалко! — раздраженно воскликнула Энн. — Но что я могу поделать? Вы же не хуже меня знаете условия дедовского завещания. В случае, если ни один из сыновей не переживет его, то после смерти старейшины рода дом и поместье отходят к ближайшему кровному родственнику, который должен состоять в браке либо обязан вступить в брак в течение трех месяцев, с тем чтобы произвести наследника. Он составил этот документ давным-давно, еще когда только умер дядя Рон, и, если бы папа…

Тут она умолкла, потому что ее начали душить слезы. Она все никак не могла смириться со смертью отца, неожиданной и нелепой. Он скончался внезапно, от сердечного приступа. А через несколько недель, так и не придя в сознание, умер и находившийся в состоянии комы дед.

— Патрик удовлетворяет всем этим условиям, — проговорила она наконец, — значит, он и унаследует поместье.

— Да пойми, Энн, ты ближайшая кровная родственница своего деда, — перебил ее Уолт.

— Да, но я не состою в браке. И не собираюсь вступать, во всяком случае, в ближайшие три месяца, — холодно ответила она.

— Ты могла бы, — медленно произнес адвокат, — заключить фиктивный брак с целью соблюдения условий завещания. Этот брак можно было бы потом расторгнуть.

— Фиктивный брак? — Энн непонимающе уставилась на него.

Звучит как фраза из романа, подумала она. Может, в книгах это и выглядит очень интригующе, Но совершенно неправдоподобно в реальной жизни.

— Нет-нет. — Энн решительно затрясла головой, и густые темные кудри запрыгали по плечам.

Она раздраженно откинула их с лица. Не волосы, а наказание, непослушная копна, живут, будто сами по себе. Моя цыганочка — так часто любовно называл ее дед. Но сколько бы она ни пыталась обуздать эту гриву, та всегда восставала против насилия. Едва Энн покидала парикмахерскую, волосы снова закручивались в черные пружинки. И в конце концов Энн махнула на них рукой.

  3