127 
При этих словах Ауриана замерла, ощущая такой ужас, как будто в затылок ей дышал злой призрак.
— Да сохранят нас боги! — воскликнула она тихо. У нее не было сомнения, что этим ночным гостем являлся сам Водан, принявший облик смертного человека.
— Незнакомец поднял руку и ветер утих. Затем он повернулся, чтобы взглянуть на меня. Я набросил плащ себе на голову, испугавшись его страшного лица, которое успел увидеть лишь мельком. Но и этого хватило мне для того, чтобы смертельно испугаться. У него была мертвенно-бледная кожа, как у прокаженного… Один глаз горел яростным огнем, а другой зиял черной пустотой.
— И… и что он сказал? — прошептала Ауриана, чуть дыша.
— Он выдохнул одно лишь слово глухим голосом, похожим на порыв ветра, голосом, которым говорят мертвые в царстве теней: «Жертву». Вот что он сказал. Что все это может означать?
— Он требовал жертву, — медленно проговорила Ауриана. Рассказы о том, что сам Водан является в начале войны какому-нибудь кузнецу передавались из уст в уста, Ауриана слышала их с детства. Однако в этих рассказах бог ничего не требовал, а наоборот, обещал быструю славную победу. То, что произошло на этот раз, было необычным и тревожным.
— Уннан, поклянись своим копьем, что ты никому не скажешь об этом, — произнесла Ауриана, стараясь превозмочь дрожь в своем голосе.
Когда Уннан ушел, Ауриана вскочила на своего жеребца и поскакала за ворота крепости; в угрюмом молчании, мчась во весь опор, она миновала озадаченных часовых и понеслась дальше на север по тропе, ведущей в сырую от дождя рощу священных вязов. Здесь она упала на колени и начала горячо молиться Фрии, прося ее помочь растолковать значение слова, произнесенного Воданом.
«Что могло нарушить равновесие между видимым и невидимым миром? Что вывело из себя бога Водана, какой жертвы требует он? Неужели мы принесли ему в последнее время мало жертв?»
Но смысл этого слова так и остался для Аурианы тайной, ей не удавалось разгадать ее ни в часы бодрствования, ни во сне, хотя слово «жертва» постоянно звучало у нее в голове, она слышала это слово и в шорохе сосен, и в жалобных криках козодоев, летящих в хмуром, затянутом тучами небе.
Глава 23
Миновало лето, наступила пора листопада, а римляне все продолжали продвигаться вперед, почти не встречая сопротивления. Легендарные военные вожди хаттов не давали о себе знать, как и местные колдуны с колдуньями, одетые в белые одежды, да и о ведьме Ауринии ничего не было слышно. Домициан начинал уже сердиться, досадуя на сведения, полученные разведкой, которые, как он теперь полагал, оказались ложными. Где было то ожесточенное сопротивление, которое он ждал здесь встретить? Раз или два они случайно наткнулись на отряды, посланные за продовольствием и фуражом, и уничтожили их. Но в общей сложности убитых врагов было слишком мало, и это не могло не беспокоить Домициана. Он знал, что подобное обстоятельство позже может доставить ему массу неприятностей. Великие войны отличаются тем, что в их ходе появляются толпы пленных, и растет число убитых, — если же этого не будет, городская чернь высмеет его, когда он въедет в Рим с триумфом. Какой толк был в строительстве новых римских крепостей, когда местным жителям и вражескому войску не наносилось при этом никакого урона?
По вечерам, когда Император ужинал, его военные советники должны были выслушивать бесконечные жалобы, похожие на стенания:
— Где прячутся эти хитрые негодяи? Может быть, в нашем лагере завелся изменник, который попивает мед из вражеских кладовых и делает из меня дурака в глазах окружающих?
Однажды Марк Юлиан попытался ответить Императору.
— Возможно, они просто в замешательстве и не знают, что и думать. Ведь долгое время ты обвинял их в том, что они воюют с нами. А теперь ты обвиняешь их в том, что они, напротив, не воюют с нами. Дай им время прийти в себя и разобраться в ситуации.
Миновали сентябрьские календы. Единственным признаком того, что враг находится в состоянии подавленности, явилась полная тишина в окрестных лесах — ведь наступили праздники, однако на холмах не зажигалось ни одного костра.
Мало-помалу в легионах начали учащаться случаи дезертирства — это вообще-то не было чем-то необычным для римской армии, однако примечательным в данном случае явилось то, что к бегству солдат принуждал не страх перед противником, а паника, похожая на тихое помешательство. Если дезертира удавалось поймать, его подвергали жестокому наказанию — пойманного забивали до смерти дубинками его же товарищи по службе. Но прежде несчастного допрашивали с пристрастием Трибуны, потому что Домициан горел желанием узнать, какие причины толкнули солдата на подобную подлость. И чаще всего такой дезертир заявлял, что его испугали сами холмы, обиталища великанов-людоедов и злых эльфов. По ночам в лесу слышались шаги — это собирались мертвые, которых хаттские колдуньи воскресили для того, чтобы они мстили римлянам. Один из пойманных дезертиров утверждал, что видел лицо женщины-призрака Ауринии, оно отразилось в источнике, когда солдат наклонился над водой, чтобы попить. С губ демоницы струйкой стекала кровь. Один солдат из Четырнадцатого легиона сообщил, что однажды в сумерках к нему приблизился человек без головы — голову он нес под мышкой, и лицо этой головы как две капли воды было похоже на лицо командира Четырнадцатого легиона. Из уст в уста передавался рассказ о появляющемся то здесь, то там сером жеребце невероятного роста с глазами красными, словно расплавленное железо. Солдаты верили, что в этого жеребца обернулась сама колдунья Ауриния, умеющая изменять свой облик; она наблюдала за римлянами, подкарауливала их, сеяла панику среди солдат.
127 
