207 
Домициан воспринимал это заклинание как жужжание докучливой мухи, которая донимала его с того момента, как он вошел в колесницу на Марсовом поле. Он всецело был поглощен изучением оттенков народного ликования и не вникал в его смысл. Так музыкант критически слушает музыку своего соперника.
Он решил, что приветствия звучат довольно искренне. «Но, клянусь костями Энея, — подумал он, — когда они встречали моего братца после взятия Иерусалима, в криках толпы было куда больше любви и энтузиазма. Вот он — мой апогей. Я шел к нему все эти годы и что получил? Пустой шум. Как всегда желанный приз обесценивается сразу, как только попадает в руки. Эти каменотесы с согбенными спинами и мозолистыми руками радуются больше меня».
Затем его мысли перескочили на Марка Юлиана, который сначала отказался занять свое место среди сенаторов, возглавлявших процессию, а затем под удобным предлогом отвертелся и от церемонии в храме Юпитера, где должны были собраться высшие должностные лица государства. Домициан подозревал, что его первый советник питает к войне и военным игрищам какое-то неизъяснимое презрение. И он удивлялся, как презрительное отношение одного лишь человека способно испортить весь праздник, к которому он стремился всю жизнь.
Произошло так, что Домициан почувствовал, как отсутствие именно Марка Юлиана сделало весь этот триумф иллюзорным.
«Но это же сумасшествие! Неужели я так дорожу этим человеком? Конечно, ненавидеть человека, спасшего тебе жизнь кощунственно, но трудно любить человека, который расставляет тебе все более и более искусные ловушки и который показывает себя с очень дурной стороны».
Вслед за императорской церемониальной колесницей маршировали солдаты легионов, участвовавших в войне. Их колонны казались бесконечными. Часть легионов не принимала участия в триумфальном шествии. Они остались охранять новую границу государства. У тех, кто шел сейчас перед толпой, на торчащих кверху копьях были зеленые лавровые венки победителей. Толпа взорвалась шквалом аплодисментов, воплей и свиста. Люди забрасывали легионеров розами, которые повисали на них, зацепившись шипами за амуницию или падали под ноги на мостовую.
Процессия обошла вокруг цирка Фламиния и проследовала к центру Рима. Повозки, нагруженные трофейными сокровищами, излучавшими яркий блеск, плыли в этом людском море, словно роскошные баржи.
Ауриана давно уже не замечала ничего, кроме горячих камней мостовой, обжигавших ее ноги, жажды, иссушившей горло, странных запахов от различных ароматических масел, которым жара придала резкость. Вот запахло подгоревшим жиром от лотков, где продавали пирожки с мясом. Этот запах на несколько минут перебил запах смерти и болезней, исходивший от ее несчастных земляков. Слепящее солнце уберегло Ауриану от необходимости созерцать все эти дикие, перекошенные от злобы лица любопытных зевак, которых собралось здесь больше, чем во всех трех мирах.
Однако по мере продвижения процессии через цирк Максима и вокруг Палатина солнце взбиралось все выше и выше по небосклону и, в конце концов, перестало слепить глаза. Тогда в Ауриане проснулось любопытство и она начала смотреть по сторонам.
От увиденных ею чудес захватывало дух. И хотя Деций рассказывал ей о высоких, почти до неба зданиях, действительность превзошла все ожидания. Она привыкла к красивым творениям природы, и они уже не удивляли ее. Но то, что руки человека способны были создавать такое великолепие, вызывало в Аурианы благоговение. Это было новое для нее ощущение. В огромных белых домах, которыми были густо усеяны склоны холмов, могли жить только гиганты. Массивные и в то же время грациозные, эти строения соперничали друг с другом в своем стремлении к небу. Порой Ауриана думала, что эти здания подпирали небо и не давали ему упасть на землю. Многие здания, казалось, пылали огнем, растекшимся по ним сверху донизу, словно их только что вынули из огромной плавильной печи — столько на них было всякой бронзы и позолоты. Ауриана не могла отличить храмов их богов от их жилищ. Все это многообразие впечатлений, нахлынувших разом, не умещалось пока в ее понимании. Все это было так же трудно запомнить, как прихотливый рисунок каждого листочка в какой-нибудь березовой роще на родине. Храмы с мощными колоннами и общественные здания были для нее каменными рощами, где вместо деревьев стояли грандиозные колонны с бесчисленными ходами между ними. Природа здесь была поставлена на колени. Люди отняли у нее могущество и присвоили себе. Всюду, куда хватало глаз, были установлены статуи богов и богинь, лица которых блестели от позолоты. Отовсюду раздавался шум и плеск многочисленных фонтанов. Уши Аурианы уже давно заложило от неистового рева толпы, усиленного многократным эхом, метавшимся между стенами. Ауриана начала даже опасаться, что какофония звуков и пестрота зрительных впечатлений могут свести ее с ума.
207 
