33 
Схожу к посланнику. Ах, Минти, подумал он, лукаво щуря глаз, какой ты озорник. Пора бы научиться уму-разуму, уже не мальчик. Неисправимый скандалист. И похвалив себя коротким смешком, он вышел в своем вымокшем черном пальто на площадь Густава Адольфа; серый монарх смотрел в сторону России, дождь мочил эфес его палаша, под колоннами Оперы лепились друг к другу грибные шляпки зонтов. Площадь была пуста, только Минти и случайное такси. Минти, если на то пошло, никому не желал зла, хитрил с собою Минти, прикидывая, как пробиться к посланнику через бдительного Кэллоуэя и целый отряд молодых дипломатов с лужеными глотками. Кэллоуэй уже закрывал перед ним дверь, но Минти оказался проворнее. – Мне нужен капитан Галли, – сказал он. Отлично ориентируясь в миссии, он прошмыгнул мимо Кэллоуэя, скользнул вдоль коридора, выложенного белыми панелями, и вошел в кабинет военного атташе. Военный атташе поднял на него глаза и нахмурился.
– А, это вы, Минти, какая нелегкая вас принесла? – Он растерянно покрутил рыжеватые усы, поправил монокль. На столе перед ним лежала подшивка журналов.
– Я пришел к посланнику, – объяснил Минти, – но он пока занят. Решил забежать покалякать. Заняты?
– Очень, – ответил Галли.
– Кстати, вам, наверное, будет интересно: в городе появился еще один шотландец. Его фамилия Фаррант. Говорит, что из Макдональдса. У Галли побагровела шея.
– Вы уверены? Фаррант. Не знаю таких. Будьте добры, передайте мне книгу кланов. Вон она, сбоку от вас. – Минти подал Галли маленький красный справочник кланов и тартанов.
– Мы, Камероны, – сказал Галли, – враждуем с Макдональдами. Сойтись с кем-нибудь из Макдональдса для Камерона такая же дикость, как, скажем, французу…
– Я имел удовольствие встретить на днях вашу матушку, – втайне ликуя, сообщил Минти, вышагивая взад и вперед по кабинету. У Галли опять побагровела шея. – Замечательное произношение. Никогда не скажешь, что немка. Кстати, Галли, из-за чего у Камеронов вышел спор с Макдональдами? – Гленко, – буркнул Галли.
– Понимаю, – отозвался Минти. – А что это вы читаете, Галли? – Через его плечо Минти бросил взгляд на подшивку нудистского немецкого журнала. – Да у вас тут прямо порнографическая библиотечка. – Вам хорошо известно, – сказал Галли, – что у меня к этому художественный интерес. Я пишу корабли, – он повертел в пальцах монокль, – и человеческое тело. Черта с два, Минти, никакого Фарранта здесь нет. Этот малый просто самозванец.
– Вероятно, я не правильно запомнил клан. Наверное, Мак и еще как-нибудь. Это все ваши корабли? – Минти обвел руками рисунки, двумя рядами опоясывающие белые стены кабинета. На ярко-голубой условной воде кокетливо выгибались кораблики, барки, бригантины, фрегаты, шхуны. – А где вы прячете человеческое тело?
– У себя дома, – ответил Галли. – Слушайте, Минти, вашего приятеля нет ни у Макферсонов, ни у Макфарланов, ни… он порядочный человек? – Не думаю, – ответил Минти.
– Он многим рискует, выдавая себя за Макдональда.
– Скорее всего, это было Мак и что-то еще.
– Мы отловим его на шотландском обеде. Тогда я и разберусь в его тартане.
– Я пришел к посланнику насчет обеда выпускников Харроу, – сказал Минти. – Пожалуй, мне пора, а то он начнет беспокоиться. Не возражаете, если я воспользуюсь вашей дверью? – Минти оставил после себя лужицу воды на пол. – До свидания, Галли. Счастливого плаванья вашим корабликам. И плюньте вы на человеческое тело! – Он убрал поддразнивающие нотки и выжал каплю яда, сдобренного искренностью, – все эти округлости, Галли, – такая гадость! – И не дав Галли воспрепятствовать, Минти вышел через служебную дверь.
Да, человеческое тело гадость. Мужское или женское – Минти все равно. Телесная оболочка, хлюпающий нос, экскременты, идиотские позы в минуту страсти – все эти образы встревоженной птицей бились в голове Минти. Ничто не могло взбесить его больше, чем сосредоточенное разглядывание Галли голых бедер и грудей. Перед его мысленным взором возникла глумящаяся толпа мальчишек, орущих, портящих воздух, рвущих его открытки с Мадонной и младенцем.
Окружив себя безделушками, посланник занимался в дальнем углу комнаты, устланной пушистым ковром; Минти тихо притворил дверь. Его глаза были раскрыты чуть шире обычного. Он вобрал ими благообразную седину посланника, припудренные после бритья румяные щеки, дорогой серый костюм. Его самого немного испугал прилив разбуженной Галли ненависти. Пудриться, уделять столько внимания одежде, так старательно причесываться – Минти тошнило от такого ханжества. Плоть есть плоть, ее не спрячешь никакими уловками Сэвил-роу. Страшно подумать, что сам Господь Бог стал человеком. В церкви Минти не мог избавиться от этой мысли, она вызывала в нем дурноту, была горше муки гефсиманской и крестного отчаяния. Можно вынести любую боль, но как ежедневно терпеть свою плоть? Минти стоял на краешке ковра, разводил под ногами сырость и думал: какая пошлость любить тело, как Галли, или, как посланник, скрывать его под пудрой и щегольскими костюмами. Он ненавидел лицемеров, он мрачно и озлобленно выставлял напоказ свой затрапезный вид и ждал, когда посланник поднимет глаза от своей работы. Наконец ему надоело:
33 
