Особенно,... 
42 
Она вскочила на ноги, оттого что кто-то с размаху огрел ее палкой. Сипаи погнали женщин и детей, которых было около сотни, вдоль берега, а потом по одной из узких улиц Канпура. Когда одна из англичанок, споткнувшись, упала, ее тут же зарубили саблей, и Сона с ужасом смотрела, как по веселому цветочному узору ее муслинового платья расплывается зловещее багровое пятно.
Рядом, цепляясь за материнский подол, брел какой-то мальчик в матросском костюмчике. У него больше не был сил плакать, и он лишь размазывал по лицу грязной ручонкой слезы и сопли. Сону поразили его глаза чистейшей синевы, похожие на два сапфира, и она впервые подумала о том, что человеческая жестокость не имеет ни национальности, ни вероисповедания.
Их привели в какой-то дом, где заперли в большом зале, не предложив даже воды. Сона наконец решилась подойти к индианкам. Они были напуганы до полусмерти, но все же надеялись, что сипаи отпустят их.
Большинство этих женщин были шудрами. Молодые, но изнуренные ежегодными родами и глубоко разочарованные в жизни, они выглядели намного старше своего возраста. При этом им все же хотелось жить. Невзгоды заставили их стать служанками белых, кормилицами и айями[60] их детей, а преданность – последовать за своими хозяевами в крепость. Однако теперь эти женщины были готовы признать, что у них нет ничего общего с англичанами.
Вскоре одну из индианок увели, и она не вернулась. Ее товарки гадали, что с ней случилось: отпустили ли ее, убили или с ней произошло кое-что похуже? Неужели сипаи станут насиловать своих?
Сона не разделяла их надежд. Она уже поняла: война разрушает все устои и границы. Когда один из солдат, охранявших зал, в очередной раз подошел к сбившимся в кучу индианкам, он показал на молодую брахманку. Сона поднялась с корточек и поправила дупатту, жалея, что не взяла с собой парик. Возможно, искусственные волосы помогли бы ей. Она могла бы сказать, что, как и другие, поступила на службу к англичанам, а потом последовала за ними из страха или повинуясь долгу.
В соседнем зале ждали несколько сипаев в полурасстегнутых от жары мундирах. Они пили что-то прохладительное, а может, и кое-что покрепче. В эти дни все праздновали победу пешвы: в городе раздавались артиллерийские залпы и гремела музыка. Опьяненные победой сипаи вели себя как безумные, из дисциплинированных воинов превратившись в неуправляемое сборище.
Сона остановилась перед солдатами, придерживая край сари, а они смотрели на нее во все глаза, потому что она была намного красивее других женщин, как индианок, так и белых.
– А вот эту мы никуда не отправим и никому не отдадим, – вполголоса произнес один из индийцев, по-видимому главный. – Я буду первым, а потом – вы.
Сипаи схватили Сону за руки и за ноги и повалили на ковер. Она пыталась кричать, но ей заткнули рот тряпкой. Вытаращив от ужаса глаза, молодая женщина видела, как они выстраиваются в очередь, ощущала всей кожей, как они сгорают от нетерпения.
Дупатта сползла с головы Соны, и мужчина, собиравшийся надругаться над ней первым, остолбенел.
– У нее нет волос! Она… она… нечистая! Я не стану ее трогать, иначе на меня и весь мой род падет проклятие!
Солдаты толпились в растерянности. Немного придя в себя, их командир рывком поставил Сону на ноги и вытащил у нее изо рта кляп.
– Кто ты?
Мгновение – и она обрела спасительную твердость. Теперь, когда ее обман раскрылся, у Соны было чувство, будто она выхватила из ножен долго скрываемое оружие. Пусть оно не спасет ее от смерти, но хотя бы убережет от насилия.
– Я вдова. Сбежала из приюта в Варанаси, а потому укрывалась среди белых.
Раздался всеобщий возглас изумления, а потом кто-то сказал:
– Что с ней делать? Убить?
Сона стойко ждала приговора и невольно вздрогнула, когда командир сипайского отряда сказал:
– Нет. Это уже не наши дела. Пусть решает пандит[61].
Молодую женщину заперли в отдельной комнате. Много позже до нее дошел слух, что все белые дамы и их дети были убиты, а их тела сброшены в колодец. О том, что стало с их индийскими служанками, оставалось только догадываться.
Под вечер сипаи привели в особняк старого брахмана. Вдохнув исходящий от него привычный запах сандаловой пасты, Сона немного успокоилась. Неважно, что решит этот старик, главное, что теперь солдаты не решатся до нее дотронуться.
– Ты вдова? – спросил брахман, когда она поклонилась ему.
– Нет, у меня есть муж.
42 
