– Меньше тридцати,- невозмутимо заметил Гарри.- Почему ты постоянно врешь?
– Ничего не могу с собой поделать. Принеси мне стакан молока.
Наклонив консервную банку, Гарри поливал поверхность охристого полотна, лежавшего на полу, карминово-красной краской.
– Возьми сама.
– Гарри… ну, пожалуйста.
– Ты меня с кем-то путаешь.
Не меняя положения, Марина впилась зубами в яблоко и задумчиво уставилась в потолок.
– Он славный – тот,- сказала она мечтательно.
– Уже жалеешь его?- с ехидцей спросил Гарри.
– Он хорошо трахается.
От этих слов Гарри даже хохотнул.
– Бухгалтер! Ничтожный, жалкий, смешной бухгалтеришка! В какие это времена «минусы-плюсы» стали как следует трахаться? Подойди сюда…
Она послушно поднялась, подошла к залитому краской полотнищу и растянулась на нем во весь рост.
– Повернись… живее!
– Я испачкаю перчатки,- запротестовала она.
Не переставая жевать яблоко, Марина размазывала своей округлой попкой карминово-красную краску.
– Подожди, когда я продам этот шедевр, закуплю для тебя целый супермаркет.
– Никто никогда не купит ни одной твоей картины.
– Кто не понимает тонкости моей живописи – законченный мудак. Активнее шевели задницей. Я назову это произведение «Отпечатки». Эй! Ты куда?
Испачканная краской, Марина развинченной походкой подошла к холодильнику, достала бутылку молока и выпила всю прямо из горлышка.
– Психопатка! Ты о чем думаешь? Краска высохнет.
Она медленно подошла к низкому дивану и, не обращая внимания на то, что вся была в краске, села. Гарри хотел возмутиться, но она опередила его.
– Я думаю об Алене.
Глава 3
Когда Ален вошел в кабинет, лошадиное лицо Баннистера расплылось в широкой доброжелательной улыбке.
– Уже без четверти три! В мою черепушку стали закрадываться разные мысли… Что-нибудь случилось?
– Ничего особенного. Просто я заехал домой…
Выражение лица Алена насторожило Баннистера.
– А если честно?..
– Марина пробросила меня… Я застукал ее у себя с каким-то мерзавцем. Она психанула и ушла вместе с ним. Потом заявилась Мабель и сказала, что приклеила мне на задницу своих адвокатов. Короче, все в порядке.
Самуэль рассмеялся. – Ты шутишь?
– Только этим и занимаюсь.
Ален сел за стол и тоскливо уставился в окно. Баннистер подошел к нему и с несвойственной ему застенчивостью протянул какой-то пакет.
– Это тебе. Держи.
Ален неуверенно протянул руку и, подняв глаза на Баннистера, спросил:
– Что там? Бомба?
Самуэль улыбнулся.
– Теперь – это твое! Смотри… Сегодня двадцать второе июля… Ты забыл дату?
Ален с недоуменным видом покачал головой.
– А день твоего рождения? Олух!
– Бля…- пробормотал Ален.- Я совсем забыл… Послушай, Сэмми, ты – псих! Не надо было…
– А для чего же тогда друзья?
Ален разорвал оберточную бумагу, в которую была завернута коробка, и извлек из нее украшенную гербом бутылку. Баннистер выгнул грудь колесом.
– Французский коньяк! Черт знает какой выдержки!
Из ящика стола он достал два пластмассовых стаканчика и бросил один Алену.
– Жизнь становится не такой противной, когда немного выпьешь. Сколько тебе стукнуло? Сто десять? Сто пятьдесят?
– Столько же, сколько твоему коньяку.
– А если серьезно?
– Тридцать.
– Завидую тебе. Мне сорок шесть, а я так ничего и недобился, и впереди никакого будущего… За твое здоровье!
– За твое…- ответил Ален, поднимая стакан.
Они залпом выпили.
– Спасибо, что не забыл, Сэмми.
Самуэль подмигнул ему и прищелкнул языком.
– Может, рановато начинать с сорокаградусного напитка, но это все-таки лучше, чем дождевая вода.
Он снова налил в стакан до краев.
– Какая гадость!.. До дна!
– До дна!
Они чокнулись. Едва стаканы коснулись стола, как Баннистер снова наполнил их.
– С днем рождения, кретин!
– За твое благополучие, осел!
– Старый осел,- поправил его Самуэль.
– Сэмми?
– Да?
– Какая же все-таки Марина тварь… Она уже не вернется.
– Они все возвращаются! Возьми, к примеру, Кристель: мне так и не удалось от нее избавиться.
– Мне кажется, я люблю ее.
– Где твой стакан?
– Понимаешь, Сэмми, я дорожу ею.
– Ты великодушно относишься к женщинам. Пей!
– В этом ты прав. До дна!
Пронзительно зазвонил телефон внутренней связи. Баннистер схватил трубку и прорычал: