Он физически ощущал, как приближается время отъезда.
Джоли пыталась взобраться на него, Форд помог ей. Она потянулась и поцеловала его.
— Ох, малышка. — Форд обхватил ее и обнял, целуя в мягкие локоны. Она положила голову ему на плечо и разбила его сердце своей любовью и доверием.
В следующую минуту она стала извиваться, стараясь высвободиться. Он выпустил ее и, держа за пальчики, повел к Рейчел. Та протянула руки, готовая в любой момент подхватить девочку.
Вдруг Джоли оттолкнула его руку и сделала два шага сама, прямо в объятия тети.
— Боже мой, Форд, она пошла! — воскликнула Рейчел. — Ты видел? Джоли пошла. Какая умница. — Она подхватила ее и осыпала поцелуями.
— Конечно, видел. — Форд захлопал в ладоши, чтобы показать девочке свою радость. — А кто говорил, что она не умница?
Коди сидел на одеяле между камином и Фордом, ничего не понимал, но шумно веселился и тоже хлопал в ладоши.
Гордая собой Джоли решила повторить свой трюк и повернулась лицом к Форду.
Улыбаясь от уха до уха, он протянул руки, шевелил пальцами и звал ее:
— Иди ко мне, девочка. Иди к Форду.
Она протопала три шага, и Форд подхватил ее, чтобы не упала. Полная любви игра продолжалась, хохотали и взрослые, и дети. Коди тоже захотелось ходить самостоятельно. Но ему не удавалось сохранить равновесие. Форд и Рейчел переглянулись. Они знали, что эта задержка не надолго.
Наконец Рейчел объявила, что наступило время сна. Она и Форд вместе искупали, переодели и уложили уставших детей в кроватки. Те уснули раньше, чем взрослые вышли из комнаты.
Вернувшись к камину, Форд вручил Рейчел второй стакан вина. Сам он устроился у огня и смотрел на нее.
— За Джоли.
— Я рада, что ты был здесь и мы вместе видели этот момент. — Она сделала глоток вина.
— Я тоже.
— Ты удивительно находишь общий язык с детьми. Как это до сих пор ни одна удачливая девушка не привела тебя к алтарю?
— Мне попадались необыкновенные женщины, — пожал он плечами. — Но я не готов был оставить службу, а они не хотели ждать.
— И никаких попыток компромисса? Тогда это не настоящая любовь.
— Ты так говоришь, будто не веришь в любовь.
— Трудно верить в то, чего никогда не встречала. — Она отвернулась и смотрела на огонь. Но он успел заметить тоску в аквамариновой глубине глаз.
— Ты права. Я недостаточно любил их, чтобы у меня появилось искушение нарушить свое правило.
— Какое правило?
— Мои друзья называют это правилом Мустанга. Я не того типа человек, который способен забыть оставшуюся дома семью. А это иногда бывает необходимо, чтобы выполнить приказ.
— Полагаю, это правильно. Хорошо знать себя. Служба в элитных частях для тебя, очевидно, имеет большое значение.
Форд уловил в ее голосе восхищение, и это усилило его уверенность в себе. Близость, установившаяся между ними, подтолкнула его, вопреки природной сдержанности, сказать о том, что он обычно скрывал:
— Да. Очень большое. Это значит, что я один из лучших.
— Нет. Такое достигается тренировками. Что эта работа значит для тебя?
Ему никогда не задавали такие вопросы. Надо подумать.
— Справедливость.
— Справедливость? В каком смысле?
— В мире много неправильного. Много злых людей и злых поступков…
— Ты борешься за тех, кто сам не может за себя постоять, — сформулировала она. — Весьма похвально. Но ведь ты не можешь вечно быть спецназовцем. Что будет потом?
При свете золотистого пламени камина ее кожа казалась прозрачной. А изгиб щеки невероятно изящным.
— Ты задаешь трудные вопросы.
— Они кажутся трудными, если ты не знаешь на них ответа.
Она повернулась к нему лицом, нашла на одеяле его пальцы и переплела со своими. От ее прикосновения по всему телу Форда разлилось тепло.
— Ты не думал об учебной работе? — предложила Рейчел. — По-моему, из тебя получился бы хороший инструктор.
Его командир задавал этот же вопрос. Форд презрительно скривил губы.
— Ты не слышала выражения: кто умеет работать, тот работает, а кто не умеет, тот учит, как работать?
— Разве ты не уважаешь инструкторов, которые учили тебя?
Ее вопрос перенес Форда в школу, где его учили выносливости, умению разрешать экстремальные ситуации, не спать. Он не сомневался в мастерстве инструкторов. Так откуда взялись сомнения теперь?
Он не чувствовал в этом вызова? Или боялся, что другие будут знать — он больше не справляется с выполнением долга?