70 
И еще Треан знал, что не успокоится, пока не попробует ее снова. «Начиная с этой ночи, я настоящий вампир». То неосознанное знакомое чувство неполноценности захватило Беттину изнутри.
Ладони чесались от желания познакомить его со своей силой; она чувствовала себя искалеченной без нее.
«Он может стать свидетелем той ночи!»
При этой мысли она покачнулась. Для нее было оскорбительно, что кто-то еще увидит ее такой... сломленной и обнаженной на полу в зале судебных заседаний замка Рун. Покрытой кровью и ликером. Их смех все еще звенит в ее истекающих кровью ушах.
Тина бросилась к своему саронгу, поспешно завязывая его на место. Вампир следил за каждым ее движением, не отводя глаз, пока она надевала топ через голову. Но когда она поспешила за плащом, он переместился к своей одежде, быстро надел штаны.
— Это, в конце концов, произошло бы, Беттина. Я не могу контролировать свои клыки также, как не могу не возбуждаться всякий раз, когда оказываюсь рядом с тобой.
Тина сухо усмехнулась:
— Потому что я такая соблазнительная сирена.
Нахмурившись, он прохрипел:
— Да.
«Это серьезно подрывает мой аргумент!»
— Почему я должна верить тебе? Я хочу, чтоб ты убрался прочь с моих глаз.
— Ты не можешь уйти.
— Взгляни-ка!
Беттина натянула плащ и направилась к выходу. Но как только оказалась снаружи, застыла на месте. Дождь стал слабее, но теперь туман был густой как суп, нулевая видимость. По крайней мере, для нее.
Она должна быть отважной и уйти домой. Прямо перед ее глазами тени зданий задвигались, приближаясь к аллеям. На улице стало темнее, воздух наполнился мрачным предчувствием. Семена тревоги проросли в ее душе. Закружилась голова. Ее сердце гулко колотилось в ушах, глаза слезились. Страх огромным стальным кулаком сжимал ее грудь, лишая воздуха. Ее кости заболели, почти ощутимая физическая боль, возникающая там, где ее ребра тогда проткнули плоть.
Очень четко она вспомнила, как кожа ее была натянута над смещенными ребрами, словно ткань над тупой иглой. Только вопрос времени, когда она прорвется. Каждый удар в бок посылал иглы через ее кожу. Она зажала рот тыльной стороной ладони.
«Я хочу, чтобы эти четверо умерли! Почему никто их не убьет?»
— Беттина? - вампир вдруг оказался рядом с ней, изучая ее глазами, которые теперь снова сияли зеленью и спокойствием.
Он предал ее доверие, а она даже не в силах оставить его, не может хлопнуть полотнищем шатра перед его лицом и уйти прочь.
«Я ненавижу это, я ненавижу это, Я НЕНАВИЖУ это!»
— Что случилось, маленькая Невеста?
Глотая желчь, она сказала:
— Я просто не… я не люблю гулять под дождем.
— Конечно, - сказал он, но выражение его лица невозможно было прочесть. «Он знает, он знает!»
Как только её начало трясти, она вдруг обнаружила, что стоит у потайной двери собственного замка.
— Т-ты переместил меня?
— Бетт, ты никогда больше не будешь ходить одна в ночи.
Эти слова волшебным образом уняли все ее тревоги. Она же должна быть в ярости! Как ему удается оказывать на нее подобное влияние? И как он мог взять ее кровь? Дакийский теперь сможет увидеть во сне сцены из её жизни, сможет увидеть её падение. Он узнает о её трусости, о необоснованных страхах.
Беттина мысленно выругала себя. Почему она должна переживать о том, что он увидит? Весь двор видел её в качестве жертвы, объекта жалости.
Тина боялась, что причина ее злости сокрыта в ее тщеславии. Она не хотела, чтобы этот красивый, хитрый вампир, который, казалось, одержим ею, видел её унижение. Потому что она нравилась ему, он был пленен ею, казался очарованным всем, чтобы она не делала. Его отношение к ней, как к женщине, было словно бальзамом для ее души после признания Каса в том, что он не испытывает влечения к ней, что он вошел в турнир потому что был обречен на смерть в любом случае.
После того, как такой воин, как Дакийский, увидит, что она представляет собой в действительности – увидит ее рыдающей и умоляющей о пощаде – он станет презирать ее. Свою неудачницу - Невесту.
«И тогда он больше никогда не станет так ко мне относиться». Откуда взялась эта мысль?
— Dragă, - прохрипел он, — скажи мне, кто причинил тебе боль.
Когда он провел костяшками пальцев по ее скуле, она отвернулась.
— Очень хорошо. Но ты должна мне еще одну милость…
70 
