Мэр пошел взглянуть на искореженный каркас «Росинанта». Он порадовался, что отец Кихот не видел своего коня в таком состоянии – автомобиль стоял, прижатый к стене церкви, ветровое стекло разлетелось на кусочки, одна дверца болталась на петлях, другая была вдавлена, шины спущены, прорешеченные пулями жандармов, – «Росинанту», как и отцу Кихоту, пришел конец. Они умерли друг за другом – покореженный металл, лопнувший мозг. Мэр с каким-то лютым упорством подбирал сравнения, ища схожесть, стремясь доказать самому себе, что человек – это та же машина. Но ведь отец Кихот любил эту машину.
Раздался гудок, и мэр, отвернувшись от «Росинанта», направился к профессору Пилбиму. Когда он сел рядом с профессором, тот сказал:
– У отца Леопольдо какие-то нелепые представления о Декарте. В этом молчании, которое они здесь вынуждены поддерживать, видимо, рождаются странные идеи – как грибы в темном погребе.
– Да. Возможно.
Мэр не раскрывал рта до самого Оренсе – в его мозгу зародилась странная мысль. Почему ненависть к человеку – даже к такому человеку, как Франко, – умирает вместе с его смертью, а любовь, любовь, которую он начал испытывать к отцу Кихоту, казалось, продолжала жить и разрасталась, хотя они простились навеки и между ними навеки воцарилось молчание… «Сколько же времени, – не без страха подумал он, – может такая любовь длиться? И к чему она меня приведет?»