7 
Лицо Эми оставалось безмятежно-спокойным. А вот Офелия буквально места себе не находила от тревоги, хотя и знала, что за высоким забором им нечего бояться. В общем-то, так оно и было, но Офелия все равно беспокоилась, что Эми позволяет Пип без присмотра бродить где придется. И если девочка упадет и расшибется, если угодит под машину, она, ее мать, даже не сразу узнает о происшествии. Она сто раз просила Пип предупреждать Эми о том, что уходит, но и та и другая упорно пропускали ее слова мимо ушей.
— Так до вторника! — беззаботно бросила Эми, прежде чем выпорхнуть за дверь.
Офелия, сбросив сандалии, вышла на веранду и с встревоженным видом принялась оглядывать берег. Картины одна другой страшнее, сменяя друг друга, вставали у нее перед глазами. Как ни странно, более простые объяснения почему-то не приходили ей в голову. Время уже близилось к шести, и к тому же заметно похолодало. Не прошло и минуты, как она увидела дочь. Пип стремглав неслась к дому, держа в руках нечто, напоминающее белый флаг. Только поднявшись на дюну, Офелия сообразила, что у нее в руках лист бумаги. Чувствуя неимоверное облегчение, она бросилась навстречу дочери и помахала ей рукой. Запыхавшись от быстрого бега, Пип только молча улыбалась ей, а довольный Мусс кружил вокруг них, заливаясь громким лаем. По лицу матери Пип догадалась, что та вне себя от беспокойства.
— Где ты была? — нахмурившись, торопливо спросила Офелия.
Она бы с радостью придушила Эми. Просто хоть кол на голове теши, сердито подумала она. Увы, она не знала здесь никого, кем бы можно было заменить Эми. А оставить Пип совсем одну она не могла.
— Ходила гулять с Муссом. Мы с ним дошли вон дотуда, — девочка указала в сторону общественного пляжа, — но обратно оказалось куда дальше, чем я думала. Мусс к тому же все время гонялся за чайками.
Немного успокоившись, Офелия улыбнулась дочери. Пип была такая милая — сердиться на нее просто невозможно. Глядя на нее, Офелия вспоминала собственную юность в Париже. Лето она часто проводила в Бретани. Климат в тех местах очень напоминал здешний. Офелии там нравилось, именно поэтому она и привезла сюда Пип совсем маленькой — пусть она увидит все собственными глазами.
— А это что? — полюбопытствовала Офелия, бросив взгляд на листок бумаги с каким-то рисунком.
— Я нарисовала портрет Мусса. Теперь я знаю, как правильно рисовать ему задние лапы.
Пип благоразумно умолчала, каким образом она этому научилась. Ей прекрасно известно, что сказала бы Офелия. Вряд ли матери понравится, что она бродила по берегу одна и вдобавок еще заговорила с незнакомцем, пусть даже он и оказался столь любезен, что не причинил ей никакого вреда, да к тому же исправил ее рисунок. Офелия раз и навсегда запретила Пип разговаривать с незнакомыми. Она вполне отдавала себе отчет, насколько очаровательной растет ее дочь, и для нее не имело ни малейшего значения, что сама Пип даже не подозревает об этом.
— А он тебе позировал? Вот чудеса! — На губах Офелии появилась слабая улыбка.
Лицо ее сразу осветилось. Теперь, когда она улыбалась, стало заметно, что прежде она слыла настоящей красавицей — прекрасно вылепленное, с правильными чертами лицо, ровные зубы, сверкавшие белизной, чудесная улыбка и глаза, в которых прыгали чертики, когда она смеялась. Но с октября она смеялась редко. Вернее, почти не смеялась. А по вечерам, замкнувшись каждая в собственном мирке, мать и дочь почти не разговаривали. Офелия по-прежнему безумно любила Пип, но абсолютно не знала, о чем с ней говорить. И потом для общения с дочерью требовалось слишком много сил, а у нее их не было. Теперь ей требовалось делать усилия над собой, чтобы просто жить, а на то, чтобы разговаривать, их уже не оставалось. Поэтому каждый вечер она поднималась к себе в спальню и часами лежала в темноте, уставившись в потолок. А Пип уходила в свою комнату, и если ей делалось слишком одиноко, она звала к себе Мусса.
— Я отыскала для тебя пару раковин, — пробормотала Пип, вытащив ракушки из кармана, и робко протянула их матери. — А еще мне попался морской еж, но он оказался дохлый.
— Так почти всегда и бывает, — кивнула Офелия. Взяв раковины, она повернула к дому. Пип шла рядом с ней. Офелия даже не поцеловала дочь, она забыла об этом. Но Пип уже ничего и не ждала от матери. Мать жила будто в своей собственной раковине. Мать, которую она знала и любила одиннадцать лет, исчезла, а женщина, занявшая ее место, хоть и походила на нее как две капли воды, слишком мало напоминала живого человека. Такое впечатление, что злой волшебник, похитив Офелию, заменил ее роботом. Она ходила и разговаривала, как человек, но глаза ее оставались пустыми, как у робота. И хотя внешне мать оставалась такой, как всегда, но Пип чувствовала, что все в ней изменилось. Обе они понимали, что выхода не было. Пип примирилась с этим, ведь надо как-то жить дальше. Она делала вид, что ничего не замечает.
7 
