ФОТЕРИНГЕЙ

Оглядываясь на прожитые годы, я с благодарностью думаю о моих министрах и советниках. Мне довелось жить в эпоху, выдвинувшую великих людей. Тщу себя надеждой, что я в немалой степени способствовала этому. Мои министры глубоко уважали мое мнение, но все время помнили, что их королева — слабая женщина, и это пробуждало в них желание защитить и уберечь меня. Королю эти люди служили бы иначе. У меня, как у женщины, было больше власти, чем у монарха-мужчины. Приближенные научились приспосабливаться к моим чисто женским качествам — пылким симпатиям и антипатиям, предсказуемой непредсказуемости. Это звучит как парадокс, но на самом деле никакого противоречия здесь нет. Мои придворные знали, что я быстро распаляюсь, но столь же быстро остываю, а главное, даже в минуты самого яростного гнева никогда не забываю о своей выгоде. Все знали: что выгодно для Елизаветы, то выгодно и для Англии. Именно поэтому мои люди служили мне с преданностью и усердием. Каждый из них по-своему был в меня влюблен, но вовсе не в плотском смысле. В их чувстве не было похоти, лишь обожание и глубочайшее уважение.

Даже мои так называемые красавчики — Роберт, Хаттон, Хенидж — являлись государственными мужами. А мои «авантюристы» — Дрейк, Рэли и другие — были не просто искателями приключений. Однако больше всего я ценила своих «серьезных» министров, возглавляемых лордом Берли и Уолсингэмом. Если бы не эти двое, мое царствование сложилось бы совершенно иначе. Каждый из них пользовался особыми привилегиями. Я поощряла в них откровенность и позволяла критиковать свои действия. Впрочем, ни Берли, ни Уолсингэм и не могли бы вести себя иначе. Каждый из них был честен и прям; можно сказать, что моя судьба находилась в их руках.

Сэр Фрэнсис Уолсингэм был убежденным протестантом. Этот маленький худощавый человек всегда одевался только в черное. Он жил государственными интересами, считал своим долгом защищать королеву и родину, сделать Англию мирной и процветающей страной. Главная страсть его жизни, как и у меня, была любовь к отчизне. Уолсингэм всегда резал правду в глаза и не уклонялся от высказывания собственного мнения, даже если знал, что принято оно будет с неудовольствием. Именно это его качество мне больше всего в нем и нравилось. Как бы я ни ругала Уолсингэма, как бы ни набрасывалась на него, он никогда не уступал.

Я могла бы упечь его в Тауэр, приговорить к смертной казни, а он все равно бы сказал: «Ваше величество может поступать как угодно, но знайте, что вы не правы».

Разумеется, я не позволила бы, чтобы с его курчавой головы упал хоть один волос, и всегда смотрела на смуглую физиономию своего Мавра и яркие проницательные глаза с огромным удовольствием. Он занимал особое место среди всех моих советников и министров. За несколько лет Уолсингэм создал разветвленную и превосходно организованную шпионскую сеть, и эта работа была ему по нраву, потому что Мавр обожал всяческие тайны. Главной целью его деятельности была защита престола и протестантизма.

Агенты Уолсингэма подслушивали и подглядывали не только в английских тавернах, но и по всей Европе. Мавр был в курсе всего, что происходило на континенте, с одинаковым вниманием относясь к делам важным и второстепенным. Я выдавала ему на разведку огромную сумму — четыре тысячи фунтов стерлингов в год, но Уолсингэму этого было мало и он нередко приплачивал агентам из собственных средств.

Больше всего Уолсингэм боялся, что в Англию вернется католицизм. С этой точки зрения наибольшую опасность представлял Филипп Испанский и Мария Шотландская. Вот почему Уолсингэм держал в Испании множество своих лазутчиков. Люди Уолсингэма следили, как на испанских верфях строятся военные корабли, агенты своевременно донесли, что Филипп создает огромную Армаду. Немало шпионов было у Мавра и во Франции — за этой страной тоже постоянно следовало приглядывать. Донесения поступали также из германских княжеств, из Соединенных провинций. Таким образом, я получала сведения отовсюду гораздо быстрее, чем по официальным дипломатическим каналам. Организация, созданная Уолсингэмом, была поистине бесценной!

  181