61 
Мы пообедали в ресторане морского вокзала, перейдя булыжную мостовую и линию железной дороги; вокруг не было ни души. Колонны вокзала напоминали колонны собора, покинутого прихожанами с наступлением темноты; одинокий поезд из Лиона объявили, точно номер псалма, который никто не потрудился записать. На длинной платформе не показалось ни одного носильщика, ни одного пассажира. Помещение конторы Британской железной дороги оставалось пустым и неосвещенным. Надо всем стоял запах мазута, водорослей, моря и утреннего улова рыбы. В ресторане обедали только мы; у стойки бара стояли двое мужчин с собакой, да и те уже собирались уходить. Тетушка заказала нам обоим камбалу по-булонски.
– Быть может, отец сидел здесь вечером накануне смерти, – размышлял я вслух. С той минуты, как я снял с полки «Роб Роя», отец не шел у меня из головы, и, вспоминая выражение лица молодой девушки на фотографии, я решил, что моя тетушка, вероятно, тоже любила его на свой лад. Но если я ждал сентиментальных воспоминаний, то здесь рассчитывать на это не приходилось: кто умер, того не воротишь – таково было убеждение тетушки.
– Закажи вина, Генри, – предложила она. – Знаешь, я наблюдаю у тебя какую-то склонность к извращению. Свидетельство тому и вся эта поездка, и урна, которую ты так бережно хранишь. Был бы твой отец похоронен в Хайгейте, я бы ни за что с тобой не поехала. Я против паломничеств к могилам, если одновременно они не служат другой цели.
– Какой же цели служит наш поход? – спросил я довольно раздраженно.
– Я еще никогда не бывала в Булони, – отвечала тетушка. – А я всегда рада посмотреть новые места.
– Вы, как дядя Джо, хотите продлить жизнь.
– Конечно, хочу, я умею получать от нее удовольствие.
– И в скольких же комнатах вы успели пожить?
– В очень многих, – весело отозвалась она, – но до того этажа, где уборная, я, кажется, еще не добралась.
– Мне пора домой, – с пронзительной интонацией сказал по-английски один из мужчин у стойки. Он был сильно под хмельком и когда нагнулся погладить собаку, то промахнулся.
– Еще по одной за наш паром, – запротестовал второй. – Из этой фразы я сделал вывод, что он работает на Британской железной дороге.
– Проклятая «Кентская дева» [так называли Элизабет Бартон (1506-1534) – пророчицу, побуждавшую католиков оказывать сопротивление Реформации; была повешена по приказу Генриха VIII]. Моя жена тоже была когда-то кентской девой.
– Давненько уже не дева, приятель, давненько.
– Верно. Поэтому я и обязан являться домой ровно в девять вечера, чтоб ей застрелиться.
– Ревнивая она у тебя, приятель.
– Ненасытная она.
– Никогда не любила слабаков, – заметила тетушка. – Твой отец не был слабым, он был ленивым. Он считал, что на свете нет ничего, за что стоило бы сражаться. Он не стал бы сражаться за саму Клеопатру… но он придумал бы какой-нибудь хитрый маневр. Не в пример Антонию. Меня удивляет, что он забрался в Булонь – для него и это было далеко.
– Может быть, поехал по делам.
– Тогда он послал бы компаньона. Кстати, этот компаньон, Уильям Керлью, – вот уж был слабак. Он завидовал интрижкам твоего отца – сам он и одну-то женщину не мог удовлетворить. Он вечно терзался по этому поводу, так как жена у него была идеальная: ласковая, расторопная, покладистая, а то, что она была немножко требовательна как женщина, другой бы муж счел достоинством. Уильям сам сознавал, что невозможно бросить безупречную жену – надо, чтобы она тебя бросила, и твой отец, который был гораздо изобретательнее, чем предполагали окружающие и чем допускала твоя мать, придумал для него хитрый план: Уильям должен был писать жене анонимные письма, обвинявшие его в супружеской неверности. Такие письма выполняли бы сразу четыре задачи: льстили его самолюбию, объяснили бы жене, почему он к ней невнимателен, заставили бы ее утратить самообладание и в конце концов, возможно, привели бы к разводу, причем его мужская честь была бы спасена (он решил заранее признать все обвинения). Первое письмо твой отец сочинил сам; Уильям кое-как перепечатал его на собственной машинке и вложил в желтый конверт, в какие вкладывал счета: тут он допустил промашку. Письмо гласило: «Ваш супруг, сударыня, бесстыдный лжец и низкий распутник. Спросите его, как он проводит вечера, когда вы уходите в дамский клуб, и на что он транжирит семейные деньги. То, что вы сберегли рачительным хозяйствованием, становится добычей другой женщины». Твой отец любил архаичный стиль – в этом сказывалось влияние Вальтера Скотта.
61 
