66 
— А вы, Сара Лейбовна, все никак не поусыпляете ваших кошек? — метнулась к ней бабушка. — Это же антисанитария. Это же незаконно!
Сара Лейбовна юркнула обратно в свою обветшавшую берлогу, призвав к себе и всех хвостатых.
Бабушка покраснела и тоже убралась восвояси, к стоявшей в ветровке и кроссовках Соне, которой не было стыдно, потому что ничего такого позорного она за собой не замечала. Она жила своей жизнью и, хоть убей, не понимала, почему все вокруг с такой настойчивостью ждут от нее, что она будет поступать исключительно так, как хотят они. Соня так не делала никогда.
— Что это?! — ахнула бабушка, вытряхивая содержимое из Сониной наплечной сумки. Бабушкино удивление вызвал паспорт, главный документ человека и гражданина, воспетый еще самим Маяковским. — Он же… он же утерян? — И только тут до бабушки начала доходить вся глубина Сониного предательства, потому что бабушка видела это именно так. — Это ты взяла? Ты! И тогда, когда я бегала по вокзалу, он был у тебя? Паспорт? Говори, дрянь! — Бабушка стала просто пунцовой.
Соня справедливо сочла разговоры в такой момент неуместными. Что скажешь бабушке? Что она не хотела и не собиралась ехать ни в какой лагерь? Что у нее были свои планы, до которых никому не было никакого дела? Что это ее жизнь? Приехали туда же, откуда начали. Что сказать людям, которые ни о какой «своей жизни» ничего и слышать не хотят. Соня молчала, а бабушка, напротив, говорила и говорила, вызывая у Сони головную боль и странную дремоту, скинуть которую было очень трудно. Но стоило прикрыть глаза…
— Ты что, меня совсем не слушаешь? Тебе вообще наплевать на меня? Откуда ты только такая взялась — черствая, жестокая. Ты же не была такой! Это все они, все эти мужики из твоей так называемой группы. А ты знаешь, что я могу на них написать в милицию и их посадят. И этого твоего жалкого Володю посадят. Скажи, ты с ним спала? Что они с тобой сделали? Ты курила травку? Что ты молчишь?
К концу третьего дня, когда в дверь позвонили, и бабушка, и Соня были уже измотаны и накручены до предела, Соня всерьез подумывала о том, чтобы сбежать. Хотя бы на время, пока у бабушки не кончатся слова, но та, словно чуя все, что происходит в голове ненормальной, дурной внучки, следила за ней с вниманием дрессировщика тигров, находящегося с хищником в одной клетке. Бабушка заперла дверь на верхний замок и спрятала все комплекты ключей. Вариант прыжка из окна восьмого этажа на асфальт Тверской улицы бабушка рассмотрела и отмела как маловероятный. Ее внучка, при ближайшем рассмотрении, не была ни в депрессии, ни в отчаянии, ни в каком еще подавленном состоянии. Она не пыталась никому звонить, включая этого мерзкого Володю, который когда-то казался бабушке таким приличным мальчиком. Как он мог допустить, чтобы Соня вылетела из института, взяла эту академку, не была допущена к экзаменам!
— Что это за любовь, если ему наплевать на твое будущее? — язвительно спрашивала бабушка, пытаясь хоть как-то вывести, достучаться до закрытой на все сто замков Сони. Бабушка, конечно, и не подозревала, сколь мало в жизни внучки значит Володя. Он просто попал ей под горячую руку, и она, как и большинство людей, которых Соня знала, приняла его и растерзала, нимало не нуждаясь в правде и не стремясь ни к какой объективности.
— Он должен был бы на тебя повлиять. Он просто использует тебя. А что, если ты уже беременна? Ты хочешь родить в восемнадцать? Думаешь, ты самая умная, а старая бабушка у тебя — дура набитая и только надоедает тебе? Ты гробишь свою жизнь. Я этого Володю твоего уничтожу!
Соня смотрела на бабушку и думала, что даже если бы сейчас она попробовала ей объяснить что-то, она бы все равно не услышала. Когда люди кричат, они уже ничего не слышат. И даже скажи Соня, что Володя тут ни при чем, что бы изменилось? Скажи, она, что любит другого и его зовут Готье, а любовь эта — какая-то необъяснимая, странная и даже болезненная, но без него ей сейчас физически плохо, как без воздуха. Что бы сделала бабушка? Начала бы кричать еще громче? Может быть, даже принялась драться.
— Что молчишь? Издеваешься надо мной?
— Нет.
— Это ни в какие ворота! Из дома — ни ногой, к телефону даже не подходи. Сейчас прилетит твоя безалаберная мать и пусть забирает тебя с собой, нечего на меня вешать такую ответственность. Не хватало еще, чтобы ты завтра начала водку пить и гулять по мужикам!
Соня наблюдала за бабушкой все три дня и пришла к выводу, что она, всегда такая спокойная и уравновешенная, ведет себя сейчас столь нелепо, дико и пошло только потому, что напугана до смерти. Но чем? Соня задумалась. Не тем же, что она в самом деле может оказаться беременной? Во-первых, вряд ли. Она ведь даже не подтвердила, что с кем-то спала. И не тем, что она останется без Гнесинки. В конце концов, Гнесинка была ей не нужна, она не собиралась туда возвращаться в любом случае, она уже давно поняла, насколько равнодушна к музыке, и ходила-то она туда больше из-за родителей. Нет, бабушка боялась чего-то другого. Боялась, что Соня выросла, а она — состарилась, и теперь Соня, эта сильная, уверенная в себе, невозмутимая молодая женщина, пугала ее именно этим.
66 
