62 
— Давай приезжай. Это хорошая идея. Я, честно говоря, не знаю, что и делать с ней. Я останусь здесь, на Тверской, и ее дождусь.
— А когда она вернется? — запоздало поинтересовалась Ленка. Тоже мне, мать. Впрочем, она там, на другом конце мира, никак не поймет, видать. Другие сны, другая реальность. И Москва, и дочь, и проблемы — все так далеко. Можно понять, конечно. Когда в доме бабушки раздавались звонки и незнакомые голоса говорили о том, что ее муж, Станислав Разгуляев, народный артист, дирижер, заслуженный и т. д. и т. п., задержан в непотребном состоянии, с девицами легкого поведения и что нужно срочно куда-то звонить, что-то делать, чтобы не было бумаг, чтобы не сообщили на работу, чтобы не полететь из партии под белые рученьки… Она тогда тоже чувствовала это странное отупение и нежелание даже понимать, что именно от нее хотят. Но то муж, а то дочь. Разные вещи. Совершенно.
— Я не знаю.
— Как? — ахнула в ужасе Ленка. — А где она сейчас?
— Наконец-то дошло, — удовлетворенно кивнула бабушка. — Я понятия не имею. Никто не знает точно списка городов для этих гастролей. Можно, говорят, как-то узнать через этот Интернет, но где я — а где Интернет. Гастроли длятся два месяца — сентябрь и октябрь, а октябрь кончается, так что, думаю, скоро вернется.
— Я не могу поверить! — прошептала Ленка. — Не могу поверить. Это не со мной!
— Не разводи нюни! — приказала бабушка. — Возьми себя в руки. Сейчас нужно действовать. Спасать ее, вот что. Не дай бог, еще к чему-то пристрастят ее там. Она же такая слабая. Такая впечатлительная, на нее же любой может повлиять.
— Господи! — воскликнула Алена, уже собираясь плакать.
Бабушка фыркнула и дернула плечами. Нет, ну почему нельзя держать себя в руках?
— Перестань! Иди, покупай билеты, и знаешь, вообще ничего не говори Володе. Нет, скажи, что тебя срочно вызвали… хотя кто тебя вызовет. Ты же не работаешь, — с досадой хмыкнула бабушка.
— Я скажу, что у меня подруга заболела, — моментально придумала Алена.
— Подруга? — Бабушка усмехнулась. Вся Ленкина жизнь — подруги. Бесконечные пустышки с темами о косметике, тряпках и смысле жизни. Боже мой! — Хорошо, пусть будет подруга, которая очень тяжело заболела. Нечего раньше времени Володю волновать. Значит, я ловлю Соньку дома, а ты летишь сюда, как только сможешь.
— Договорились, — кивнула Алена и повесила трубку.
Она огляделась по сторонам: оплаченный за счет посольства маленький уютный домик в тихом районе Веллингтона показался ей ужасно скучным и отвратительно-серым в тусклом вечернем свете. Ловушка, в которую она попала и теперь дрожит, не зная, что станет с ней, когда крышку откроют и ее извлекут из темноты на божий свет.
Рядом с кроватью, разобранной как попало, с несвежим постельным бельем, на заваленном мусором и бумажками столике стояла бутылка ирландского ликера «Бейлиз», выпитая на две трети. Алена сделала большой глоток и разрыдалась — громко, в голос, с подвыванием и всхлипыванием. При всем желании она не смогла бы разбудить Володю, даже если бы стала кричать на всю улицу, через весь их тихий заморский респектабельный квартал. Володи не было дома, он не пришел ночевать.
Билеты удалось достать только такие, по которым пришлось лететь первым классом, за огромные деньги, какой-то местной авиакомпанией до Лондона, а оттуда уже в Москву. Даже при таком раскладе улететь получалось только через неделю, и в нормальной ситуации Алена бы никогда в жизни не пошла на такие траты и такие неудобства. Но ситуация была ненормальной, совершенно ненормальной. Алене хотелось срочно встать и исчезнуть. Улететь хоть куда-нибудь. Спасать дочь — пожалуйста. Только выпустите из этой тихой, не убиравшейся несколько недель ловушки, только откройте окно в Москву, а то спасать придется уже кое-кого другого.
* * *
Готье лежал на старом, обшарпанном диване и смотрел на полуобнаженную Элизу, на ее темный силуэт, еле заметный в сумраке комнаты, на фоне чуть светлеющего окна. Раннее утро медленно подступало с востока, оно прорывалась сквозь мрачную пелену по-осеннему длинной, но такой короткой для них двоих ночи. Элиза завернулась в простыню и смотрела на изогнутую пустынную дорогу. Вид из окна мотеля открывался угрюмый: осенняя Россия, бескрайние мокрые поля с нескошенной травой, мелкие капли дождя на оконном стекле.
— Что ты там пытаешься разглядеть? — спросил Готье, вставая. Элиза не обернулась. — Тут даже никто не ездит, по этим дорогам. Одна машина в час, странно, правда? Какое-то Зазеркалье. Прекрасное место для убийства.
62 
