Особенно,... 
111 
— Мне ужасно нравится этот дом, Ленни! — снова и снова повторяла она. — Не знаю только, как мы с Леонардо будем здесь жить, — для двоих он, пожалуй, слишком большой. И слишком роскошный!
— Я снял его на полгода, — сказал Ленни, довольный тем, что Клаудия радовалась, как ребенок. — За это время, я думаю, ты успеешь решить, подходит он тебе или нет.
— Но, Ленни, все-таки он слишком большой, — возразила Клаудия, все еще сомневаясь.
— Я знаю, — кивнул он, — Но я подумал… Ведь у тебя остались на Сицилии родственники, правда?
Может быть, кто-нибудь из них когда-нибудь приедет навестить тебя.
По лицу Клаудии скользнула легкая тень.
— Мои родные не хотят меня знать, — сказала она. — После рождения Лео я стала для них черной овцой, от которой они не чаяли, как избавиться…
Черной овцой… Так говорят у вас в Америке?
— В Америке говорят — «паршивой овцой», — поправил ее Ленни и задумался. — Но если ты позвонишь матери и все объяснишь, неужели она не простит тебя? — сказал он после небольшой паузы. — Ведь обстоятельства изменились, и ты теперь живешь в Америке. Может быть, хоть это заставит твоих родных передумать?
— Я не знаю, Ленни… — Клаудия беспомощно пожала плечами. — Я хотела бы только одного — чтобы ты жил с нами.
— Это невозможно, Клаудия, — серьезно ответил он. — Ведь я уже тебе объяснял… У меня есть жена и есть свои дети, которых я не могу бросить.
— Но Леонардо тоже твой сын! — горячо возразила она. — Он родился потому, что я любила тебя. И сейчас люблю.
— Послушай меня, пожалуйста, — мягко сказал Ленни, стараясь одновременно придумать какой-то новый довод, который показал бы Клаудии всю тщетность ее надежд. — Я очень тронут тем, что ты… так ко мне относишься, но все дело в том, что я… гм-м… занят. У меня есть женщина, которую я люблю… и которая тоже очень любит меня.
— Я все понимаю, Ленни. Но иногда я все равно думаю о том, как счастлива я могла бы быть с тобой.
И мечтаю о…
— Нет-нет, — поспешно перебил Ленни, спеша отвлечь Клаудию от опасной темы. — Ты встретишь другого мужчину и полюбишь его. А он полюбит тебя — ведь ты такая красивая! Я знаю, многие мужчины отдали бы все, что угодно, чтобы быть с тобой.
— Ты считаешь, я красивая? — спросила Клаудия и просияла.
Он посмотрел на нее:
— Ну конечно, Клаудия. Очень красивая. Впрочем, ты и сама знаешь.
— Спасибо. — Она обняла его; за плечи и прижалась к нему.
Ленни осторожно отстранил ее и поглядел на часы. Лаки могла подъехать раньше времени, а ему вовсе не хотелось, чтобы она застала его в объятиях Клаудии.
— Где Леонардо? — спросил он, чтобы что-нибудь сказать.
— Он все еще возле бассейна. — Клаудия улыбнулась. — По-моему, с тех пор как мы приехали, он так от него и не отходил.
— Надеюсь, он умеет плавать?
Клаудия отрицательно покачала головой:
— Нет. Может быть, ты научишь его?
— Конечно! — согласился Ленни. — Знаешь, Клаудия, мы все можем быть друзьями. Я уверен, что когда ты поближе познакомишься с Лаки, то полюбишь ее, а она, несомненно, полюбит тебя. Наши дети смогут играть вместе, а Джино и Мария… О, они научат Лео плавать в два счета!
— Но Леонардо всегда было трудно с другими детьми! — возразила Клаудия. — Они дразнили и обижали его, потому что он… потому что он — глухой.
— Джино и Мария не такие! — с гордостью сказал Ленни. — Что касается слуха, то я уверен, что эту проблему мы решим. Я разговаривал с врачами — они считают, что надежда есть. Нужно будет только сделать операцию — возможно, серию операций, и слух восстановится.
Клаудия захлопала в ладоши.
— О, Ленни, это было бы замечательно!
— Конечно, замечательно, — подтвердил Ленни. — Кто спорит?
Дюк остановил автомобиль через улицу от уютного одноэтажного коттеджа. Это снова была не его машина — на этот раз он угнал «Мерседес», полагая, что, выслеживая Ленни Голдена на каком-то раздолбанном рыдване, он мог привлечь к себе ненужное внимание. «Мере» же был вполне респектабельной маркой, к тому же на улицах эти машины не были редкостью — казалось, каждый второй банковский клерк может позволить себе это чудо техники. Дюк вообще-то предпочитал немецкие машины всем остальным.
Немцы были аккуратной нацией, а их вошедшая в поговорку чистоплотность никогда не была показной, как у американцев.
Когда возле отеля женщина и ребенок сели в машину к Ленни, Дюк слегка встревожился, боясь, что какая-то непредвиденная случайность может нарушить его планы. Он понятия не имел, куда направилась эта троица, но, когда автомобиль Ленни остановился на подъездной дорожке перед аккуратным коттеджем, на дверях которого болталась табличка «Сдается внаем», Дюк понял, что ему несказанно повезло.
111 
