— Не обманывайте меня! — резко сказал он. — Откровенно говоря, меня вовсе не интересуют ваши финансы. Если вам нужна моя помощь, будьте хотя бы честной.
— Я… я не хотела… обманывать вас, — ответила Ола. — Я просто не хотела, чтобы вы сочли меня… глупой, поскольку я взяла так мало денег.
— Сколько вы взяли?
— Ч-четыре соверена… и немного… серебром.
Прежде чем маркиз успел сказать что-либо, она быстро добавила:
— Поскольку со мной ехал Жиль… я думала, что этого будет… достаточно.
— Значит, вы хотели, чтобы он платил за вас, даже не зная еще, что он хотел на вас жениться? — спросил насмешливо маркиз.
— Вовсе нет! — ответила Ола. — Он знал, что поскольку мачеха распоряжалась моим наследством, она могла бы заплатить ему все, что я должна ему… либо я отдала бы ему какое-нибудь из маминых украшений. Они очень ценные!
— Так вы хотите сказать, что везете все это в кейсе, который был с вами прошлым вечером?
Ола кивнула.
— Мое дорогое дитя, — сказал маркиз, — вы действительно воображаете, что можете добраться до Парижа без риска быть ограбленной и, возможно, избитой, если не убитой?
— Мне… ничего более… не остается делать, — сказала в оправдание Оля.
На глазах у нее выступили слезы.
— О, вам легко обвинять и говорить: «Вы должны были бы знать!» теперь, когда все разрушилось. Но я доверяла Жилю, когда он говорил, что отвезет меня в монастырь. А вчера вечером я кое-что придумала…
— Что же? — скептическим тоном спросил маркиз.
— Поскольку Жиль знает, куда я намереваюсь направиться, он, когда ему станет лучше — будет искать меня там… поэтому я не могу теперь остаться в… монастыре.
Маркиз удивленно глядел на нее.
— И куда же вы намерены податься?
— Я еще не решила.
— Но вы же должны на что-то решиться.
— Да, я знаю, но я не должна надоедать вам своими планами. Вы вполне ясно дали мне понять, что не можете отвечать за меня, и это справедливо.
— Конечно, — согласился маркиз. — Но это не мешает мне и полюбопытствовать! Насколько я помню, вчера вы говорили, куда собираетесь пойти вместо монастыря.
— Да. Я говорила вам, что мачеха всегда повторяла, что мне придется стать кокоткой, но я не знаю точно, что это означает.
Она глядела на маркиза, будто ждала от него разъяснений. Но он молчал, и она продолжила:
— Я нашла это слово во французском словаре, и там сказано: «FILLE DE JOIE» — «женщина радости», и я подумала, что это, должно быть, означает «актриса» или нечто в этом роде. Это так?
— Не совсем, — ответил маркиз.
— Думаю, они объяснят мне, что это такое, когда я доберусь до Парижа. Беда в том, что я вряд ли смогу пойти по улице, спрашивая, как найти инструктора по обучению на «FILLE DE JOIE»! Может быть, меня смогут научить этому в театре?
Улыбнувшись ему с некоторым озорством, она продолжала:
— Монахини будут очень шокированы! Они считали театры изобретением Дьявола и всегда предостерегали от посещения их, хотя иногда нам разрешалось посещать оперный театр.
Маркиз даже не сразу нашелся, что сказать этому наивному, несведущему ребенку. Наконец он понял, что обязан предпринять.
— Лучшее, что я могу сделать, — твердо произнес он, — это направиться к порту Плимут. Там я найму надежного курьера, который доставит вас обратно к вашей мачехе.
Прежде чем он успел договорить, у Олы вырвался вскрик ужаса, будто эхом прокатившийся по салону.
— Как вы могли замыслить нечто столь отвратительное!
Столь жестокое, столь предательское? — закричала она. — Вы же знаете, что я не могу вернуться к моей мачехе, и не имеете права отсылать меня к ней.
Она остановилась, чтобы перевести дыхание.
— Я называла вас добрым самаритянином. Но вы — волк в овечьей шкуре, и ваша яхта недаром так называется… вы — морской волк и я ненавижу вас!
Пока она говорила, он поднялся из кресла и, не взглянув на нее, направился к двери. Уход выглядел бы величественным, если бы неожиданное движение судна не заставило бы маркиза пошатнуться, и он с большим трудом удержался на ногах.
Когда он вышел, Ола с отчаянием уставилась на дверь, будто все еще не поверила тому, что услышала.
Он казался таким добрым, полным сочувствия, и кроме того, во время обеда он проявил себя таким интересным собеседником.
И вдруг без какой-либо причины он ополчился против нее и повел себя по-своему так же нехорошо, как и Жиль.
— Да как он смеет! Как смеет он обращаться со мной, точно с ребенком, которого ведут куда хотят, даже не спрашивая его! — громко кричала она.