39 
Рауль было заколебался, но потом, отбросив сомнения, стал пробираться по палубе, переступая через мужчин, спавших здесь, завернувшись в свои накидки; юноша шагнул в круг света, отбрасываемый фонарем под навесом. Голубоглазый мужчина вновь взглянул на него, однако выражение его лица не изменилось.
Рауль, которому было поручено устроить заложников с максимально возможными удобствами, попытался заговорить с ним на ломаном саксонском. Но заложник, слабо улыбнувшись, прервал его и на нормандском диалекте произнес:
– Я умею говорить на вашем языке. Моя мать была нормандкой родом из Ко. Что вам угодно?
– Я очень рад, – ответил Рауль. – Я бы предпочел заговорить с вами на вашем языке, но вы сами видите, как плохо он мне дается. – Юноша взглянул на младшего из заложников. – Мальчику плохо, верно? Быть может, принести ему немного вина? Он согласится выпить его?
– Вы очень добры, – отозвался Эдгар со сдержанной любезностью, от которой веяло холодом. Наклонившись к мальчику, он обратился к нему по-саксонски. Ребенок – Хакон, сын Свейна, внук Годвина – лишь застонал в ответ, повернув к нему бледное заплаканное личико.
– Милорд до этого еще не бывал на море, – неуклюже попытался объяснить Эдгар слезы Хакона.
В тот момент от тревожного сна очнулся третий заложник, младший Годвин, Вульнот, мальчишка немногим старше Хакона, и сел, потирая глаза. Эдгар что-то сказал ему; он, с любопытством взглянув на Рауля, улыбнулся уже совсем по-королевски милостиво.
Когда Рауль вернулся к ним с вином, Хакон после очередного приступа тошноты обессиленно откинулся на колени Эдгара. К его губам поднесли рог с вином, и он, всхлипывая, отпил несколько маленьких глотков, затем полными слез глазами взглянул Раулю в лицо. Юноша улыбнулся ему, но тот лишь плотнее прижался к Эдгару, словно стесняясь или, пожалуй, будучи настроен явно враждебно к незнакомцам. Однако, похоже, от вина ему стало лучше и потянуло в сон. Эдгар, вновь укрыв его меховой накидкой, коротко сказал:
– Спасибо, нормандец.
– Меня зовут Рауль де Харкорт, – сказал Рауль, стремясь покорить сакса своим дружелюбием. Посмотрев на Хакона, он заметил: – Мальчик еще слишком юн, чтобы уезжать из дому. Но ничего, через день-другой он почувствует себя лучше.
Эдгар ничего не ответил. Однако в его молчании ощущалась, скорее, природная неразговорчивость, нежели намеренная грубость, но изменять своим привычкам он, похоже, не собирался. Спустя еще несколько мгновений Рауль поднялся с колен.
– Быть может, он сейчас заснет. Позовите меня, если я вам понадоблюсь.
Эдгар в знак согласия слегка наклонил голову. Когда Рауль отошел, Вульнот спросил:
– Кто он такой, Эдгар? Что он сказал?
– Он – тот самый мужчина, которого мы видели скачущим рядом с герцогом Вильгельмом, – ответил Эдгар. – Он говорит, что его зовут Рауль де Харкорт.
– А мне он нравится, – решительно заявил Вульнот. – С Хаконом он разговаривал по-доброму. А вот Хакон – маленький глупыш, если плачет оттого, что его тошнит.
– Он плачет потому, что не хочет уезжать в Нормандию, – мрачно отрезал Эдгар.
– Тогда он – просто дурак, – Вульнот презрительно фыркнул. – Я, например, еду с удовольствием. Герцог Вильгельм пообещал мне благородного жеребца и достойные развлечения. Я буду сражаться на турнирах и охотиться на оленей в лесах Кевийи, а герцог Вильгельм посвятит меня в рыцари. – Видя, что Эдгар не отвечает, Вульнот насмешливо добавил: – Думаю, тебе наша поездка нравится ничуть не больше Хакона. Быть может, ты предпочел бы, чтобы тебя, как и моего брата, изгнали из страны и объявили вне закона?
Эдгар напряженно вглядывался в туманную дымку над серебристой водой, словно надеясь пронизать взглядом темноту, что окутывала уплывающие вдаль берега Англии, но по-прежнему хранил молчание. Передернув плечами, Вульнот отвернулся и вновь улегся, пытаясь заснуть.
Эдгар же не спал, баюкая Хакона. Последние слова Вульнота попали в цель. Он действительно предпочел бы оказаться в Ирландии с эрлом[21] Гарольдом, чем играть роль живого багажа, который передали герцогу Вильгельму Нормандскому. Когда Его Величество Эдуард со своей кроткой улыбкой сообщил ему, что он едет в Нормандию, Эдгар сразу же понял: скудоумный король не вызывает у него никаких чувств, кроме ненависти. К этому времени он уже воевал бы рядом с Гарольдом, если бы не отец. А сейчас с горечью думал о том, что недолгая ссылка у графа оказалась бы для отца куда предпочтительнее нынешней, которая может продлиться неизвестно сколько.
39 
