— Когда я сейчас смотрю на тебя, то не могу представить, как ты можешь сидеть в деревне и не настаиваешь, чтобы папа отвез тебя в Лондон.
Урса подумала, что если, по мнению Пенелопы, ее место в Лондоне, она могла бы пригласить ее к себе, но вслух спокойно промолвила:
— Я очень счастлива с папой. Ты знаешь, как я интересуюсь его работой и радуюсь, когда его библиотека пополняется древними рукописями, которые ему присылают или он находит сам.
— Я всегда считала это занятие крайне скучным и угнетающим, — вздохнула Пенелопа, — но ведь ты знаешь, я никогда не преуспевала в иностранных языках.
Да, Урса знала это.
Сестре с превеликим трудом давались даже азы французского.
А дорога все не кончалась.
Урса подумала, что они скоро должны приехать к месту назначения, и спросила:
— Тебе не кажется, что мне следовало бы побольше знать о твоей свекрови? Кем она была до замужества?
— О, ничем особенным! Артур говорил, что она была чрезвычайно хорошенькая, чем и привлекла его отца. Но мне некогда интересоваться теми, с кем я не вижусь.
Сказав это, Пенелопа наклонилась вперед и объявила:
— Ну вот мы и приехали наконец!
Урса удивленно осмотрелась.
Она обнаружила, что они остановились у большой дорожной гостиницы, а не в Брэкли-парке, как можно было ожидать.
Она хотела задать вопрос, но Пенелопа опередила ее:
— Здесь я оставлю тебя. Помни, с этого момента ты уже не Урса, а Пенелопа. И ради бога, ублажай старушку, чтоб она рассказывала Артуру, как обходительна я была с нею.
Лакей открыл дверцы экипажа.
Не говоря ни слова, Пенелопа выскочила и поспешила к парадному входу гостиницы.
Мари, сидевшая на козлах между кучером и лакеем, сошла вниз, юркнула в экипаж и опустилась на узкое сиденье спиной к лошадям.
Лакей закрыл дверцы.
Когда они отъехали, Урса подумала, что Пенелопа должна была подготовить ее к тому, что произошло, сказать ей, что Вернон, о котором она говорила, будет ждать ее у гостиницы.
Она вспомнила теперь великолепный экипаж, запряженный четверкой лошадей, — он стоял во дворе.
Она лишь мельком увидела его, но почувствовала, что он скорее всего дожидается ее сестры.
Оставшись наедине с Мари, она заговорила с ней по-французски, чем весьма обрадовала и восхитила горничную.
— Вы говорите на моем языке как парижанка, мадемуазель, — сказала она. — Почему вы говорите на нем так свободно, в то время как ее милость — mon Dieu! [2] — так плохо?
— Мой отец очень хотел, чтобы я говорила на многих языках, — объяснила Урса, — и помогала ему в работе.
Мари стала рассказывать о своем доме и о блистательном Париже.
Слушая ее болтовню, Урса вдруг почувствовала, что Мари очень одинока и скучает по дому.
Она жила в доме, где никто не говорил на ее родном языке, и теперь рада была выговориться.
Когда Мари рассказала о своей семье, Урса спросила, что заставило ее жить в Лондоне.
— Я живу в Лондоне, — поведала ей Мари, — потому что ее милость платит мне хорошие деньги, но я тоскую по дому и, конечно, по человеку, с которым помолвлена.
— Вы обручены? — изумилась Урса. — Но вам должно быть очень тяжело находиться так далеко от него?
— Мы оба много работаем и копим, мадемуазель. Когда я вернусь во Францию, у меня будет большое приданое, и Жак тоже откладывает, так что хватит на маленький домик в Париже и все остальное.
У них была вполне реалистичная цель, и Урса с интересом слушала Мари.
За разговором они не заметили, как экипаж повернул к воротам особняка.
— Мы уже приехали! — воскликнула Урса. — О Мари, помогите мне не наделать ошибок. Ее милость разгневается на меня, если я окажусь неудачной самозванкой.
Мари рассмеялась.
— Можете не беспокоиться, мадемуазель, — сказала она. — Вы выгладите теперь совсем как ее милость и по-своему très, très belle [3]!
Урса улыбнулась.
— Благодарю вас, Мари, и, пожалуйста, помогите мне оставаться très, très belle, пока я не вернусь домой.
— Положитесь на меня, миледи!
Мари сделала акцент на последнем слове.
Урса поняла, что с этого момента должна не только выглядеть, как ее сестра, но и думать, как она.
Особняк Брэкли-парк был построен в раннем викторианском стиле и не показался Урсе особенно привлекательным.
Однако его размеры и основательность внушали уважение так же, как со вкусом разбитый и ухоженный парк.