31 
Эта версия была принята как наиболее вероятная, и соответствующее заключение было вынесено присяжными единогласно.
Я же чувствовала, что к моему горю начинает примешиваться чувство негодования против родственников Габриэля. Почему, спрашивала я себя, они с такой легкостью решили, что он покончил с собой?
Я сама ответила себе на этот вопрос. Все дело в том, что это кажется им самым простым и самым вероятным объяснением его гибели. Что еще можно было предположить? Несчастный случай? Я попробовала представить себе, как это могло произойти. Может, он так сильно перегнулся через парапет, что потерял равновесие и сорвался? Это казалось маловероятным, но все же для меня это объяснение было более приемлемым, потому что версию самоубийства я принять отказывалась.
Снова и снова я проигрывала в своей голове то, что могло произойти в тот вечер. Дождавшись, когда я усну, Габриэль вышел по своему обыкновению на балкон. Возможно, что-то внизу привлекло его внимание… Пятница! Что если Пятница появился внизу под балконом, и Габриэль стал звать его и от радости, что собака нашлась, не заметил, что слишком рискованно наклонился?
Как бы то ни было, постановление следствия уже было принято, и мою версию никто даже не станет слушать. Что бы я не сказала, они отмахнутся от этого, сочтя мои слова экзальтированным бредом, а меня самое — выжившей из ума истеричкой.
Я написала о случившемся отцу, чтобы он приехал на похороны. Я обрадовалась, узнав, что он приезжает, наивно понадеявшись на то, что он меня сможет утешить. Я думала, что мое горе как-то сблизит нас, но, как только я увидела его, я поняла, что мои надежды тщетны. Он был все так же далек от меня, и его сочувствие было лишь проявлением долга.
Перед тем, как мы отправились в церковь, он спросил меня о моих планах.
Я ответила, что пока еще не думала о будущем.
Отец, похоже, был слегка раздражен моим ответом.
— Ты должна решить, что ты собираешься делать, — сказал он. — Я думаю, ты можешь остаться здесь. Ну, а если уж не захочешь, то, конечно, сможешь вернуться домой.
Еще никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой и никому не нужной. Я думала о том, как нежно заботился обо мне Габриэль, как он хотел, чтобы я все время была рядом… Если бы хоть Пятница появился сейчас и, скуля от радости и виляя хвостом, бросился бы к моим ногам, мне стало бы немного легче, потому что в моей жизни остался бы какой-то смысл.
Я повторила, не глядя на отца:
— У меня нет пока никаких планов.
— Ну хорошо, может, пока еще рано, — сказал он устало, — но если ты захочешь, ты можешь вернуться домой.
Я отвернулась и ничего не ответила, боясь, что если бы я заговорила, я могла бы не сдержаться и сказать ему, что я думаю о его отношении ко мне и о его доме, куда он меня так великодушно приглашает вернуться.
Габриэля похоронили в фамильном склепе Рокуэллов, где лежали его многочисленные предки. После похорон все вернулись в дом, где нас ждало вино и традиционное поминальное угощение. Я казалась себе чужой в своем траурном наряде, который подчеркивал мою бледность и делал меня похожей на привидение. Что же за судьба досталась мне, думала я, — всего лишь за две недели превратиться из новобрачной во вдову!
Отец уехал сразу после поминок, сославшись на дальнюю дорогу. Перед отъездом он снова сказал мне, что будет ждать сообщения о моих намерениях. Если бы он хоть словом, хоть жестом дал мне понять, что он действительно ждет меня дома и что я нужна ему, я бы с радостью поехала бы с ним.
Из всех родных Габриэля только сэр Мэттью вызывал у меня теплое чувство и доверие. Бедный старик разом лишился всей своей милой жизни. Он был очень ласков со мной, и я знала, что его сочувствие моему горю искренне.
Когда все посторонние, приехавшие на похороны, уехали и в гостиной остались только родственники, он подозвал меня и предложил сесть рядом с собой.
— Как вы себя чувствуете, моя милая, — спросил он, — в этом доме, полном чужих вам людей?
— Я сейчас вообще неспособна ничего чувствовать кроме оцепенения и пустоты.
Он кивнул.
— Если вы хотите остаться здесь, знайте, что это ваш дом. Ведь это был дом Габриэля, а вы были его женой. Если же вы захотите покинуть нас, я вас пойму, хотя мне будет очень жаль.
— Вы так добры ко мне, — сказала я, с трудом сдерживая слезы, вызванные теплом и участием в его словах. До этого момента я даже плакать не могла — так силен был мой шок и так трудно давалось мне осознание того, что произошло.
31 
