— Неужели вы искренне верите, что это все, что с вас спросится? — неумолимо продолжала Джасмин. — Вы отлично знаете, что это не так. Ваши обязательства распространяются, вернее, должны распространяться гораздо дальше тех нескольких акров земли, которые носят ваше имя.
Вы в долгу не только перед этим парком и домом вашей семьи, но и перед графством, всей округой и даже перед самой страной.
Кто из нас может знать и тем более утверждать, где начинаются и кончаются в эти смутные времена наши обязательства перед соседом?
А вы отлично знаете, как знаю это и я, что не несете своей доли ответственности, ибо, чураясь людей, вы отнимаете у них радость общения, на что они имеют право, и отнимаете так грубо, как отнимают деньги или отказывают в крове и гостеприимстве.
Малколм и сам не знал, зачем он ее слушает, зачем позволяет ей говорить с ним в таком тоне, почему остается и не покидает комнату?
Джасмин Френч была одного с ним роста, говорила тихим голосом, но речь ее была четкой и ясной, и каждое слово было подобно удару молотка. Он знал, что она говорит правду.
Но Джасмин, кажется, решила, что этого ему мало.
— Вы неблагодарны, — продолжала она. — А это, я считаю, самый страшный грех, какой может совершить человек. Вы ни словом не выразили свою благодарность судьбе за то, что она дала вам возможность встретить Элизабет, за то, что вы узнали ее, за минуты несказанной радости, которые были вам подарены и которых никто и никогда не сможет у вас отнять.
Подобно всем людям, вы готовы плакать, когда вам больно, молить судьбу, когда вам чего-то хочется, и ждать счастья, как чего-то положенного вам по праву.
А если дела идут плохо, пусть даже кратковременно, вы ругаете жизнь, впадаете в отчаяние и готовы совершить любой вид морального самоубийства.
Вам не приходит в голову благодарить Господа за милости, которые он вам даровал, за то, что он, по вашему же собственному признанию, дал вам счастье встретить и полюбить святую.
— Вы слишком беспощадны ко мне, — растерявшись, пробормотал Малколм.
Но, протестуя, он не обижался на нелестные слова Джасмин, которые не требовали ни ответа, ни опровержения. Малколм знал, что Джасмин Френч сказала правду.
Он чувствовал себя нагим и пристыженным. Остатки гордости, которой он до сих пор пытался отгородиться от внешнего мира, были безжалостно сорваны, как ненужное тряпье. Но прежде чем он осознал это и прежде чем наступившая пауза вызвала чувство неловкости между ними, Джасмин пожелала ему доброй ночи и ушла, так же неожиданно, как и появилась.
Малколм снова был один. В потухающем камине тлели угли.
— Самый страшный грех, — неожиданно вслух повторил Малколм.
Джасмин Френч уехала. Малколм провожал ее до самого Лондона.
В густой толпе на платформе они пожали друг другу руки, и Джасмин тут же последовала за носильщиком, подхватившим ее вещи. Она выглядела значительной и уверенной в своем хорошо сшитом дорожном костюме.
Джасмин поблагодарила Малколма за дни, проведенные в Грейлинге, и он понял, что пребывание в поместье ей понравилось.
Еще Малколм понял, что с сожалением прощается с ней.
Несмотря на ее нелицеприятную критику и свою неожиданную исповедь перед ней, которые, перейди они определенные рамки, легко могли бы оставить у него чувство досады или неприязни, он, напротив, вынужден был признать, что испытывает к ней исключительно дружеские чувства и восхищается ею.
На следующее утро, встретившись с ней за завтраком, он ничуть не был смущен.
В Джасмин было что-то разумное и надежное, так что всякая неловкость от того, что накануне он обнажил перед ней свою душу, тут же исчезла, как только он увидел ее.
Более при встречах они не возвращались к разговору в библиотеке, а в Лондоне, когда Малколм, прощаясь, пожал ей руку, он только промолвил:
— Спасибо.
Джасмин внимательно посмотрела на него из-под прямых, не тронутых пинцетом бровей.
— Вы серьезно это говорите? — чуть насмешливо спросила она.
— Да, серьезно, — ответил Малколм. — Более того, обещаю, что ваши слова не пропадут даром.
— Это хорошо, — ответила она. Через минуту ее уже не было, поезд ушел. Малколм покинул вокзал и стал искать такси, чтобы заехать в адвокатскую контору.
Он приехал в Лондон не только для того, чтобы проводить гостью. У него накопились разные дела, и, как ни странно, одно из них, наиболее важное, возникло после случайного вопроса, заданного ему Марсией две недели назад.