... 
37 
– Слуги…
– Вероятно, не придут сюда без приказа. – Он развязал ленты ее шляпки и отбросил ее, потом чепец, потом добрался до шпилек.
Она резко вырвалась из его рук и отступила, схватившись за свои распущенные волосы.
– Нет!
Он просто стоял, как истинное искушение в своей жажде и красоте.
– Почему нет?
Она изо всех сил пыталась воткнуть освобожденные шпильки обратно, восстановить порядок.
– Мы приехали сюда не для этого.
– Мы и не за чаем приехали. Но чай у нас был.
– Вот что это для тебя? Как чай? – Бессмысленно, но она бросила эти слова как оружие.
– Я не очень люблю чай. – Теперь он пришел в чувство. – Это одна из игр, которые тебе нравятся, или ты действительно не хочешь?
Она почувствовала себя пристыженной, запутавшейся и неуверенной, и захотела успокоить его единственным способом, который, казалось, работал…
– Выходи за меня замуж, Мария.
Шокированная его словами, она отступила еще на шаг, качая головой.
– Нет, Ван. Нет. Это никогда не было частью соглашения.
Он замер.
– Так. Для тебя это просто развлечение.
– Нет!
– Тогда что? Почему нет? Я ошибаюсь в ощущении, что между нами есть что-то особенное?
Она опустила руки и почувствовала, как тяжелый пучок волос рассыпался по спине.
– Не ошибаешься, но все равно это неправильно. Я на восемь лет старше тебя.
– Хорошо, – сказал он, – тогда ты не будешь возражать, если я женюсь на Натали?
Она уставилась на него. В конечном счете, ей удалось выдавить:
– Если она захочет…
– Она на девять лет моложе меня.
Она могла бы дать ему пощечину.
– Это не то же самое! – Потом она собралась с духом, чтобы сказать слова, которые всегда причиняли ей боль. – Что еще более важно, я бесплодна.
Она увидела, что это поразило его, потрясло.
– Ты действительно уверена?
– Конечно, я уверена. – Она поймала упавшие волосы, свернула их и закрепила на месте. – Я никогда не выказывала никаких признаков беременности. – Она выпустила смертельную стрелу. – И это не из-за Мориса. Натали – его дочь.
Внезапная бледность сделала его синие глаза еще более искрящимися. Он резко наклонился, чтобы поднять шпильки, которые выпали из ее волос, и когда поднялся, был абсолютно спокоен. – Что, если меня это не заботит?
– Должно заботить. Это твой долг.
– Мария, я люблю тебя.
Она покачала головой.
– Нет. Ты не можешь.
Он подошел ближе, держа в протянутой, такой красивой и искалеченной руке, шпильки.
– Я думал так же. Что не могу любить. Думал, что мертв, за исключением того, что в груди продолжало неудобно биться сердце. А потом, в тот день, ты ворвалась в мою комнату и привела меня в чувство.
Она взяла шпильки, пытаясь не показать, как одно лишь прикосновение пальцев к его теплой ладони заставляет ее дрожать.
– Я не сожалею об этом, но буду, если ты будешь упорствовать.
Его щеки раскраснелись, но он не отводил взгляд.
– Ты отрицаешь этот огонь между нами? Ты можешь сказать, что это ничего не значит, что это только мои чувства?
Он вложил клинок в ее руку, и все, что она должна была сделать – это использовать его, предать свою любовь, согласиться, что произошедшее ничего не значило…
Она попробовала, но кощунственная ложь застряла у нее в горле. Ее губы шевельнулись, но не раздалось ни звука, и только небеса знают, что он прочитал в ее лице.
Она резко отвернулась к зеркалу, вонзая шпильки в волосы, набираясь храбрости, чтобы оторвать его от себя, освободить.
И услышала, как закрылась дверь, а, обернувшись, поняла, что он ушел.
Ван спускался вниз в том состоянии дурноты и головокружения, которое всегда охватывало его после сражения, когда он понимал, что снова каким-то чудом остался жив и невредим. Но это сражение только началось.
Она не сказала, что только в нем горит огонь.
Было это преднамеренным безумием – полагать, что она ухватилась за ложь, а не мучительную правду? Все, что он знал, это то, что вот оно, самое решающее сражение демона Вандеймена, и он будет бороться, бороться до конца.
Он стоял в тихом, немного заплесневелом зале, вновь перебирая мечты, возникшие здесь у него этим днем.
Он начал с мечты о недавно покрашенном зале, лепном карнизе, восстановленном вон в том углу, паркетном полу, ароматном и блестящем от воска. Потом мысленно поместил цветы в вазу на столе и сухие духи [29] в китайский фарфоровый сосуд. Потом смех, доносящийся сверху, и дети, сбегающие вниз и дальше, в сад, чтобы, как триумвират, исследовать, быть Робином Гудом в лесах и пиратами на реке…
37 
