109 
С вышины я смотрел на сновавшие машины, конные экипажи с туристами, такси, подъезжавшие к отелю. Мне хотелось раскинуть руки и воспарить над деревьями уже в пышной листве, а затем, подобно Икару, взлететь к облакам и, опаленному солнцем, радостно кануть в небытие.
Вечерело. Я снял пиджак и жилетку и забросил их в комнату, угадав точно в кресло. Потом скинул тесные туфли, следом носки – ощущение прохладного камня под босыми ступнями было невероятно живительным. Полной грудью я вдыхал вечерний воздух, и понемногу на меня снизошел покой.
Если бы балкон выдавался чуть дальше, слева я мог бы увидеть край парламента, где некогда мы с Джулианом затеяли приключение. Далеко впереди, уже вне поля зрения, был дом моего детства на Дартмут-сквер, тот самый дом, из которого после заключения Чарльза в тюрьму нас с Мод с позором изгнали и где я впервые увидел Джулиана, а перед тем – Алису, с воплем вылетевшую из кабинета моей приемной матери на третьем этаже. Дом, где я влюбился, еще не понимая значения этого слова.
Воодушевленный воспоминаниями, я счел вполне естественным снять рубашку и подставить грудь ветерку. Ласки его были необычайно приятны, они просто завораживали, и потому я скинул и брюки, ничуть не стыдясь того, что в одном исподнем возвышаюсь над дублинскими улицами.
Я посмотрел направо, но строения вдоль северной оконечности парка не позволили разглядеть Четэм-стрит, где некогда я квартировал с Альбертом Тэтчером и еженощно был вынужден терпеть стук кроватной спинки о стену. Вернуться бы на семь лет назад, подумал я, и все изменить.
Раз уж начал, сказал я себе, валяй дальше, терять тебе нечего. Я снял белье и зафутболил его в комнату. Голова моя слегка кружилась, когда я в чем мать родила оглядывал город.
Будь я всевидящ, мой взгляд унесся бы за пределы Дублина, миновал Килдар, Типперери, Корк и достиг оконечности страны, где в тот самый день (о чем тогда я не ведал) в Голине рядышком похоронили моих деда и бабку, насмерть сбитых машиной, когда они возвращались с панихиды по отцу Джеймсу Монро, двадцать восемь лет назад изгнавшему мою мать из поселка. Перед могилами я бы увидел шесть своих дядьев, неизменно выстроившихся по ранжиру возраста и тупости, и своего отца, который некогда бросил семя во чрево моей матери, а сейчас принимал соболезнования соседей, гадая, должен ли он пригласить их на поминальную выпивку в пабе Фланавана.
Обладай я прозорливостью, я бы все это разглядел, но я не видел ничего, потому что всю свою жизнь был слеп, глух, нем и дремуч, был лишен всех чувств, кроме одного, которое управляло моими плотскими желаниями и привело меня к этому страшному месту, откуда, я знал, нет возврата.
Перелезть через перила оказалось легко. Так легко, что я подивился, почему не сделал этого раньше. Я оглядел улицу внизу и себя голого над ней – ни одна душа не смотрела вверх, никто меня не видел. Я туда-сюда качнулся, позволяя центру тяжести и ветерку сделать свою работу. Моя хватка за чугунные перила понемногу слабела.
Отпусти, велел я себе.
Отпусти.
Просто падай…
Я глубоко вдохнул, и моя последняя мысль, которую я допустил в сознание, была не о матери, не о приемных родителях, не о Джулиане, не о случках с незнакомцами под покровом темноты. Я подумал об Алисе. Прося прощения за причиненное зло. Своим поступком даруя ей свободу. На меня снизошел покой, я выпустил перила и качнулся вперед.
И тут с улицы вознесся детский голос:
– Смотри, мам, голый дядька!
Я вздрогнул и вновь ухватился за чугунную решетку. Загорланил народ в парке, я слышал хмельные радостные вопли, которым вторили крики ужаса. Внизу собиралась толпа; голова моя опять закружилась, и я едва не сорвался вниз, хотя уже раздумал падать. Не обращая внимания на крики и смех зевак, я кое-как перелез обратно на балкон, ввалился в комнату и рухнул на ковер, задыхаясь и не вполне соображая, почему я голый. Через секунду зазвонил телефон.
Я снял трубку, полагая, что звонит управляющий отелем или полиция, вызванная уличными зрителями. Но услышал полный любви и сочувствия голос Алисы, ни сном ни духом не ведавшей о том, что я пытался совершить.
– Вот ты где, – сказала она. – Чего тебе там понадобилось? Ты же сказал, сейчас вернешься.
– Извини, я заскочил за бумажником. Уже спускаюсь.
– Нет, будь там. Я иду наверх. Нам надо поговорить. Это важно.
Ну вот, опять, подумал я и спросил:
– Что тебе сказал Джулиан?
109 
