62 
— Мустафа… Абсалам, что-то случилось?
Тишина. Потом тот, который стоял у окна, коротко кивнул другому.
— Абсалам, ты говори.
Я повернулась лицом к Абсаламу.
— Миледи, — сказал он. — Мы ваши покорные рабы, миледи…
— Вы не должны так говорить, Абсалам. У нас здесь нет рабов.
Оба закивали.
— Мы преданно служим вам, миледи, — заговорил Мустафа.
— Конечно, — легко согласилась я, — но к чему…
Дверь позади меня была закрыта. Я посмотрела на вторую дверь, что вела в нашу спальню. Она была полуоткрыта. Но я знала, что Тибальта там нет, потому что он не заходил в спальню в такое время дня.
— Мы много раз пытались сказать вам…
— Ну так скажите сейчас, — предложила я.
— Этого нельзя делать, — проговорил Мустафа, печально качая головой.
Абсалам тоже стал качать головой.
— Чего — нельзя? — спросила я.
— Оставайтесь здесь, миледи. Скажите сэру Тибальту. Он не должен ехать.
Я начала понимать, что эти люди имели в виду. Они боялись возвращаться в Египет, туда, где случилась трагедия, которая свела в могилу их хозяина.
— Боюсь, это невозможно, — сказала я. — Уже разработаны планы. Их невозможно отменить.
— Нужно, — сказал Мустафа.
— Боюсь, что сэр Тибальт не согласится с вами.
— Там смерть. Там проклятие…
«Ну конечно, — подумала я, — О, как же они суеверны!»
— А вы говорили с сэром Тибальтом? — спросила я.
Они покачали головами.
— Бесполезно. Бесполезно было говорить и с его великим отцом. Бесполезно. И он умер. Его настигло проклятие. И оно настигнет других.
— Это только легенда, — уверенно проговорила я, — ничего более. Все будет хорошо. Сэр Тибальт позаботится об этом.
Абсалам подошел ко мне. Он сложил ладони вместе и поднял кверху глаза.
— Миледи должна поговорить. Миледи — молодая жена. Муж слушает ту, которую любит.
— Это невозможно, — сказала я.
— Но там смерть… смерть!
— Мне очень приятно ваше искреннее беспокойство, — сказала я, — но я ничего не могу сделать.
Они посмотрели на меня скорбными глазами и печально покачали головами.
Я пошла в спальню.
«Что ж, это вполне естественно, — снова сказала я себе, — они так суеверны».
* * *
В тот вечер, когда мы легли в постель, я сказала Тибальту:
— Сегодня со мной говорили египтяне. Они очень напуганы.
— Чем напуганы?
— Тем, что они называют проклятием. Они полагают, что если мы поедем в Египет, случится непоправимое.
— Если они так полагают, им лучше оставаться дома.
— Они просили меня поговорить с тобой. Сказали, что если муж любит свою возлюбленную, то внемлет ее мольбам.
Он рассмеялся.
— Я сказала им, что это бесполезно.
— Они суеверны.
— Иногда мне становится страшно.
— Тебе, Джудит?
Я прильнула к нему.
— Мне страшно за тебя, мой родной. Что, если случившееся с твоим отцом повторится с тобой?!
— С какой стати?
— А что, если действительно существует какое-то проклятие?
— Джудит, дорогая моя, но ты же не веришь во все это?!
— Если бы кто-то другой руководил экспедицией я бы высмеяла эту идею. Но тут дело касается тебя!
Он рассмеялся в темноте.
— Дорогая моя Джудит! — только и сказал он.
* * *
Мне хотелось, чтобы дни бежали быстрее. Какие они темные перед Рождеством! Было много дождей, и хвойные деревья блестели и роняли капли на землю. Пахнущий морем юго-западный ветер свистел и завывал за окнами.
Каждый раз, когда я сталкивалась с египтянами, их глаза были прикованы ко мне с печалью и надеждой.
Я виделась с няней Тестер, но только в присутствии Табиты, потому что старушка постоянно находилась в своих комнатах и редко появлялась во дворе.
Теодосия и Эван приехали в Кеверол-Корт на Рождество. Мы с Тибальтом и Сабина с Оливером были приглашены туда в канун праздника. Приехал Адриан. Он собирался оставаться там до самого отъезда в Египет.
В Кеверол-Корт существовала традиция петь рождественские гимны в центральном холле, куда приходило множество людей со всей округи. Оливер отправлял праздничное богослужение, как раньше это делал преподобный Джеймс Осмонд. Это была особо торжественная служба, а потом в Кеверол-Корт отправлялась целая процессия с пылающими факелами.
После рождественских гимнов избранные гости леди Бодриан шли в зал, где подавался ужин, состоявший обычно из всевозможных пирогов, которые уже многие века считались любимым блюдом на праздничном столе — с голубями, с бараниной и говядиной, — и, конечно, корнуоллская сдоба. Все это запивалось медовыми настоями и напитком, называемым кеверольским пуншем, который готовился в огромной оловянной чаше. Рецепт этого напитка был известен только дворецкому Кеверола. Он передавался от одного дворецкого другому на протяжении уже четырехсот лет. Пунш был довольно крепким.
62 
