— Софи, ваши с Колином отношения — это одно, а твое место в доме — совсем другое. Приходи сюда всегда, когда захочешь.
На выходных Софи приезжала в Лондон вместе со всей ватагой из Сент-Джозефа, часть времени проводила в доме, ездила навещать мать, которой, по ее словам, стало лучше. «Хотя по виду и не скажешь. Бродит целыми днями по дому и выглядит ужасно». Депрессия, не говоря уже о клинической депрессии, еще не вошла в повседневный словарь и сознание людей. Если человек говорил: «Я так подавлен», то понималось под этим всего лишь плохое настроение. Софи, старающаяся быть хорошей дочерью, иногда оставалась с матерью на ночь, но все дни проводила в доме Ленноксов. Вечерами и в субботу, и в воскресенье она неизменно сидела за большим столом на кухне.
А потом с ней произошло нечто необыкновенное. Софи часто спускалась с холма на Примроуз-хилл и шла дальше через Риджентс-парк на занятия по пению и танцам. Там, в парке, посреди травы и цветочных клумб стояла статуя девушки с маленькой козочкой, которая называлась «Хранительница беззащитных». Как-то незаметно для себя Софи стала оставлять на постаменте сначала листочки, затем цветы, а потом букетики. Вскоре она уже приносила туда печенье и, отойдя в сторону, наблюдала, как воробьи и скворцы прилетали к статуе за крошками. Один раз она надела на голову козочки венок. И вот однажды она нашла возле статуи буклет под названием «Язык цветов» и привязанный к нему букет из сирени и красных роз. Вокруг Софи никого не увидела, только в отдалении гуляли какие-то люди. Она встревожилась, поняв, что за ней следят. За ужином она рассказала эту историю и пустила по кругу «Язык цветов», чтобы все могли посмотреть. Сирень означала «Влюбленность», а красная роза — «Любовь».
— Ты ведь не собираешься отвечать ему? — возмутилась Роуз.
— Милая Роуз, — сказал Колин, — конечно, Софи собирается ответить.
И они все вместе углубились в содержание буклета, подыскивая подходящий ответ. Но Софи хотела сказать примерно следующее: «Я заинтересована, но не спеши с выводами». Ничего подобного в справочнике не было. В конце концов остановились на подснежниках — «Надежда», только их время уже закончилось, и барвинках — «Предложение дружбы». Софи сказала, что, кажется, видела несколько барвинков в саду матери. А что еще добавить?
— О, не надо осторожничать! — воскликнул Джеффри. — Мы живем только раз. Ландыш — «Возвращение счастья». И флокс — «Согласие».
Софи положила свой букет на пьедестал, подождала немного рядом; потом ушла, а когда вернулась, то ее цветов уже не было. Но, может, кто-то другой забрал их? Нет, забрал их тот, кому они предназначались, потому что на следующий день возле статуи Софи поджидал молодой человек, который, как он сказал, наблюдал за ней «целую вечность», но был слишком застенчив, чтобы завязать знакомство без помощи «Языка цветов». Не очень-то правдоподобная история, потому что от застенчивости юноша явно не страдал. Он был актером, учился в той самой академии, куда собиралась поступать осенью и Софи. Звали его Роланд Шатток, и был он по-разбойничьи красив и драматичен во всем, что делал. По убеждениям он был троцкистом. Роланд часто наведывался в дом Ленноксов во время ужина и этим вечером тоже был с ними. Старше остальных, старше даже, чем Эндрю, на целый год, он ходил с видом умудренного жизнью человека, носил замшевый пиджак с бахромой, крашенный в сиреневый цвет, и его присутствие воспринималось как явление из мира взрослых и даже чем-то вроде входного билета в этот мир. Если Роланд не считает их «детворой», то, значит… В их идеалистические умы не закрадывалась мысль, что зачастую ему просто хотелось есть.
Когда приходил Роланд, Колин становился немногословным и часто отправлялся к себе наверх, хотя застолье было еще в полном разгаре. Особенно ранними его уходы были тогда, когда заглядывал Джонни, потому что споры между молодым троцкистом и старым сталинистом были шумными, неистовыми и порой некрасивыми. Сильвия тоже сбегала и находила приют у Юлии.
Джонни съездил на Кубу и договорился о съемках небольшого фильма. «Только боюсь, Фрэнсис, денег он не принесет». А потом он улетел с визитом в независимую Замбию вместе с товарищем Mo.
Теперь Роуз: с ней трудности не прекращались ни на день за все эти четыре месяца. Сначала она отказалась возвращаться в свою школу и упорно не уезжала домой. Вот если ей разрешат жить здесь, в этом доме, тогда она, может быть, согласится на Сент-Джозеф. Эндрю снова пришлось ехать к ее родителям. Те убедили себя, что этот обворожительный, такой аристократичный молодой человек имеет виды на их дочь, и из-за этого с ними было довольно просто договориться. Родители дали согласие на то, чтобы их дочь училась если не в Сент-Джозефе (на это им не хватало средств), то в какой-нибудь школе в Лондоне. Они готовы были платить за ее обучение и давать деньги на одежду. Но за проживание и питание они платить не будут. Из их слов и взглядов следовало, что они считали это обязанностью Эндрю. В действительности же это бремя упало на плечи Фрэнсис.