Где-то недалеко, у нового мертвого города, откуда ушли все, кто успел, собирались стражи, выстраивая кольцо. На севере у Дикого Поля расползалась Пустошь, а вторгшиеся на родную землю войска Иштры жгли на своем пути деревни и угрожали добраться до самого сердца земли – Заповедного леса. Но – жизнь продолжалась, несмотря ни на что. Леон осторожно, чтобы не разбудить, поцеловал Алинкину ладошку и, улыбнувшись напоследок ясному небу, закрыл глаза.
А в то же время в десятках миль от разбитого на берегу Вороши лагеря, в спрятанном посреди темного, туманного ельника охотничьем зимовье, Арис, лежа на расстеленном на полу одеяле, обнимал уснувшую у него под боком Женьку и, зарывшись лицом в ее спутанные волосы, не думал ни об аномалиях, ни о Леоне с Алиной, ни о войне… Впервые за долгое время он чувствовал себя счастливым так полно и по-настоящему, что впору задуматься: а чем придется платить за это долгожданное и все же такое неожиданное счастье? Но… об этом Арис тоже не думал. Вдыхая запах девичьего тела и наслаждаясь прикосновением шелковистых прядей Женькиных волос к собственным обветренным и небритым щекам, он медленно засыпал, но все же не забыл проверить, хорошо ли стережет лесную избушку его змеиный караул.
Глава 2. Волшебство уходит
Утро постучалось в окошко мелким дождем. Свет едва касался потолочных балок, дощатого пола, погашенной свечи на маленьком столике у стены. И чай недопитый в кружке на подоконнике, брошенные небрежно мокасины у ножек старенькой лежанки, раскрытый рюкзак, огромные разношенные ботинки… И размеренное дыхание лежащего рядом мужчины.
Я так и заснула у него на плече. Удобно, уютно. Даже выспалась. И теперь, одетая лишь в расхристанную рубашку, кутаясь в краденое одеяло, смотрела на свою ладонь, лежащую на мужской груди. Долго смотрела.
Горынычу наскучило изображать спящего. Обняв свободной рукой, он зарылся лицом в мои волосы, и мы лежали вот так, в обнимку, слушая тихий шепот дождя за стенами. Я украдкой рассматривала, как впервые, смугловатое лицо с чуть прищуренными глазами, угадывая улыбку в уголках губ…
А после – мытье в холодной воде и опостылевшие бутерброды, которые сегодня казались на удивление вкусными. Горячий чай и купленные в ларьке конфеты – шоколадные с орехами. Горыныч с заразительным удовольствием грыз непривычное лакомство и смотрел на меня так странно, словно любуясь. Грея пальцы о чашку, я думала о том, что мы с Арисом знаем друг друга не так давно, но уже столько пережили вместе, через многое прошли… Словно не полгода, а полжизни бок о бок. Но как же не похож был сегодняшний Арис, сидящий рядом со мной на расстеленном одеяле и неторопливо пьющий малиновый чай вприкуску с конфетами, на того мрачного ворчуна, который привел нас с Алиной в заснеженные Осинки!
« Я люблю тебя, Женька»…
Слезы просились на глаза – глупые, непослушные.
Нет, это не со мной, не со мной… Так не бывает!
Капли все реже стучали по крыше, и лучи солнца, пробиваясь сквозь тучи, украдкой заглядывали в окошко. День просыпался, а мне отчаянно хотелось, чтобы время остановилось, и это дождливое утро в затерянном среди леса старом охотничьем домике как можно дольше не заканчивалось.
Когда мы переступили порог, близился полдень. Насвистывали птицы в ветвях, ельник уже не казался таким мрачным, и без труда можно было рассмотреть тропинку – ту, по которой пришли, и ту, которая станет для нас путеводной сегодня. Я задержалась у двери, не решаясь оставить позади и это утро, и лесную избушку… Горыныч как-то настороженно оглядел меня с головы до ног, и щекам стало горячо. Я поправила лямки рюкзака на плечах и торопливо зашагала по убегающей тропке.
Идем?.. Идем. Хорошо…
Голоса просыпались изредка, напоминая о себе, и вновь смолкали. От Пустоши мы удалялись с каждым шагом, но… шли. И тех, с кем я заключила договор, это странным образом устраивало.
Все тот же лес, все та же дорога. Ничего не изменилось.
И изменилось все.
Я смотрела на мир, усыпанный блестками дождевых капель, подсыхающих на солнце. Смотрела и не узнавала… себя.
Аномалии появлялись все чаще, все беспорядочней.
У Дикого Поля разрасталась Пустошь.
Старик-стеклодув умер, и в его убийстве обвинили Семена.
Шар, который я принесла из Иванцово, был негодным и разбился.