40 
- Вы...?
— Меня зовут Джон Мильтон. Управляющий «Парадиз-отелем». Всю прошлую неделю мне досаждал какой-то идиот, который по всей стране преследует какую-то женщину. Он обвинял меня, что я будто бы ее прячу.
— Почему он так думал?
— Вот уж не знаю. Полагаю, он каждого, кто попадется ему на глаза, обвиняет в укрывательстве. По-моему, настоящий сумасшедший. По правде говоря, у меня есть сильное сомнение, существует ли вообще эта женщина. Я думаю, она — плод его больного воображения.
— Как его зовут?
— Сэр Стюарт Пэкстон.
Поведение полицейского заметно изменилось: он насторожился и был явно обеспокоен.
— Сэр Стюарт?
- Да.
— Знатный джентльмен?
—Да, он рыцарь, если вы это называете «знатный», — с кислой миной произнес Джон, на мгновение выйдя из образа и заговорив с высоты своего графского титула.
— Это я и называю «знатный», — с негодованием заметил Дженкинс. — Мне не сообщили, что он знатный джентльмен.
—А какая разница? — спросил Джон. — Разве кому-то позволено расхаживать с револьвером и стрелять в людей?
Полицейский озадаченно покачал головой.
— Если знатный, кто его знает? — в сомнении проговорил Дженкинс.
—Да бросьте вы! — воскликнул Джон, раздраженный до крайности. — Человек с титулом ничем не отличается от обычного человека, если честно, нередко он много хуже, потому что начинает думать, будто ему можно поступать как заблагорассудится, и такому следует показать, что он заблуждается.
Дженкинс онемел от возмущения.
—Да это анархия!
Казалось противоестественным то, что констебль принимает сторону не известного ему, титулованного сэра Стюарта, не обращая внимания на потерпевшего с огнестрельным ранением, которого видит сейчас перед собой. Но Джон, родившийся в семье графа, сталкивался с таким отношением слишком часто, чтобы удивляться. Даже Роберт, помнится, пришел в восторг от его знатного происхождения.
— Ну, как хотите, — ответил он, чувствуя себя слишком слабым, чтобы продолжать спор.
Было очевидно, что и Дженкинс не готов развивать эту тему. Недовольно сопя, он вернулся к своим записям.
—А как зовут женщину, которую он разыскивает? — спросил полицейский.
Джон колебался и держал паузу. Что-то ему подсказывало, что лучше не упоминать имени Сесилии, в том числе и каких-то подробностей, которые могли бы указать на нее. Неожиданно оба они вздрогнули, услышав в тишине комнаты резкое «ха!».
— Прошу прощения? — навострился полицейский, оборачиваясь.
—Ха! — повторила сиделка. — Как зовут, да? Кто ж знает, как ее зовут, когда сэр Стюарт — если он и в самом деле «сэр», в чем я лично сомневаюсь, — открывая рот, всякий раз называл разные имена? И некоторые из них порядочной женщине иметь не пристало. Возможно, дело тут не в одной какой-то женщине? Судя по всему, добродетелью они не отличались, если вообще ему не приснились. Да и сам он не производит впечатления порядочного мужчины.
Полицейский усердно записал слова сиделки, но вспомнив, что речь идет о знатном джентльмене, тут же зачеркнул написанное.
— Можете еще что-нибудь добавить? — спросил он.
— Нет, добавить тут нечего, — твердо ответила сиделка, недовольно сверкая глазами из-за стекол очков. — Мой пациент устал, разговор с вами не идет ему на пользу.
—Да, но...
— Всего доброго, констебль.
Пока он собирался с мыслями, суровая женщина открыла дверь, за которой топтался Фрэнк.
— Констебль нас покидает, — сообщила она.
Дженкинс сделал последнюю попытку.
— Мадам, но позвольте...
— Всего доброго!
В следующий момент — он и сам не понял, как это вышло — Дженкинс уже стоял за дверью, которая захлопнулась у него прямо перед носом.
Джон и Сесилия дождались, пока стихнут шаги в коридоре, и разразились смехом.
— Иди ко мне, — позвал Джон, протягивая руку, чтобы усадить Сесилию к себе на кровать. — И сними эти ужасные очки. И чепец.
— С удовольствием, — согласилась Сесилия, рывком снимая чепец и очки и вновь становясь похожей на саму себя.
— Ты была великолепна! — восхищенно воскликнул Джон. — Я почти поверил твоей мегере.
— Я и вправду рассердилась, когда увидела, как ты устал, — объяснила она. — Никому не позволю волновать тебя.
— Так теперь ты защищаешь меня?
— Если будет необходимо, то да! — отвечала она, гордо подняв голову.
40 
