4 
— Но, может быть, какая-нибудь добрая дама, которая была знакома с вашим отцом, согласится стать вашей опекуншей, мисс Минелла, и ввести вас в высшее общество?
— Боюсь, высшее общество мало меня интересует, — задумчиво произнесла Минелла, словно говоря сама с собой. — Мама часто беседовала со мной об этих вещах, но я знаю только, что не хочу жить с тетушкой Эстер. Она такая унылая!
Ее голос прозвучал так, словно она вот-вот разрыдается, и мистер Мерсер мягко сказал:
— Вам совсем не обязательно принимать решение прямо сегодня, мисс Минелла, тем более что нам пришлось говорить о таких грустных вещах. Бы можете остаться здесь по крайней мере до конца месяца. У вас есть время подумать о том, к кому вы можете поехать.
Минелла хотела ответить, что она уже думала об этом.
Всю ночь она пролежала без сна, перебирая в уме всех Клинтон-Вудов, которые еще были живы, и повторяя про себя имена родственников матери, которых она никогда не видела.
— Должен же быть кто-то, — сказала она, как уже сотню раз говорила прежде.
— Я уверен, что есть, — ободряюще сказал мистер Мерсер.
Он поднялся на ноги, собрал бумаги, которые лежали перед ним на столе, и убрал их в кожаный портфель, с которым никогда не расставался.
Портфель был старый, потертый: он верой и правдой служил мистеру Мерсеру с самого первого дня, как он стал поверенным в фирме своего отца.
Хотя его партнеры и клерки посмеивались над ним, он не допускал и мысли о том, чтобы расстаться со ставшим родным портфелем.
Минелла тоже встала, и по истертому ковру они вместе вышли из кабинета в маленький, облицованный дубовыми панелями холл.
У парадного входа мистера Мерсера дожидалась старая двуколка, запряженная молодой лошадью, которая быстро домчала хозяина до маленького торгового городка Хантингтон, где помещалась его контора.
Мистер Мерсер забрался в двуколку, и кучер щелкнул кнутом.
Разбрасывая колесами гравий, двуколка покатила по въездной дорожке, которая явно нуждалась в прополке. . Минелла помахала на прощание мистеру Мерсеру и вернулась в дом.
Закрывая за собой парадную дверь, она подумала, что до сих пор не может смириться с мыслью, что это больше не ее дом, и понятия не имеет, куда ей направиться, когда настанет время покинуть его навсегда.
Кроме, конечно, тетушки Эстер. Мысль об этом маячила в ее сознании, подобно черному облаку.
Минелла помнила каждое слово из письма, которое тетушка написала ей после того, как о смерти отца Минеллы было объявлено в газетах. От каждой фразы письма так и веяло холодом, а в постскриптуме говорилось: +++
Р.S. Полагаю, что поскольку немногие представители нашей фамилии здравствуют и поныне, вам придется переехать ко мне. Это, конечно, для меня дополнительная обуза, но мне, как всегда, придется смириться. +++
» Обуза?«
Это слово неотступно преследовало Минеллу. С гордостью, которой она раньше не подозревала в себе, Минелла отчаянно твердила, что никогда никому не будет обузой.
— Почему я должна быть кому-то обузой? — спорила она сама с собой. — Я молода, образованна и, как предполагается, умна. Должно же быть какое-то занятие, которым я могу сама заработать себе на жизнь?
Вернувшись в кабинет, Минелла вспомнила, что во время разговора с мистером Мерсером она подумала, что, когда он уедет, нужно будет вынуть из отцовского стола все личные письма и уничтожить их.
Ей совсем не хотелось, чтобы новый хозяин поместья, который купил его по весьма сходной цене да еще вдобавок и с мебелью, совал нос в дела последнего лорда Хейвуда.
Минелле было отлично известно, что в деревне, на фермах и в дворянских домах немногочисленных соседей Хейвудов об ее отце говорят либо с восхищением, завидуя его обаянию, либо с осуждением, порицая его развлечения в Лондоне.
Слухи о его связях со светскими знаменитостями рано или поздно достигали графства.
» Это их не касается!«— всегда думала Минелла.
Но сейчас она понимала, что нельзя допустить, чтобы сомнительные письма или огромные счета попали бы в чужие руки.
Любая мелочь, будь то программа бала, женский локон, лента, перчатка или надушенный носовой платочек, послужит пищей для сплетен — а сплетен о лорде Хейвуде и так ходило немало.
Когда Минелла входила в местные магазины, люди провожали ее взглядами, и она отлично знала, о чем они думают.
Когда викарий служил панихиду, в его голосе невольно проскальзывали нотки неодобрения, и от Минеллы, разумеется, это не укрылось.
4 
