Последние отзывы

  13  

«Фрэнк мне объяснил. Нелегко тебе, наверное».

Разгладив листок на коленке, я продолжаю:

«Все нормально. Хотя нет, ненормально. Но как есть. Надеюсь, вы выиграете».

Я снова отправляю записку со своим чудо-псом Феликсом и снова поворачиваюсь к экрану. Хотя передачу я уже вообще не смотрю. А просто жду. Ничего подобного со мной целую вечность не происходило. Я не общалась ни с кем за исключением родственников и доктора Сары уже… и не знаю сколько. Несколько недель. Месяцев. Феликс возвращается очень быстро, и я выхватываю у него листок.

«Мы танкуем. Фрэнк ругается, что я пишу. Одри, ты на меня дурно влияешь».

Я смотрю на написанное им мое имя. И чувствую некоторую близость. Как будто Линус чем-то во мне завладел. Я пытаюсь услышать его голос. Одри.

– Рисуй слова, – велит Феликс. Он целиком вжился в роль посредника. – Рисуй слова. – Он тычет пальцем в листок. – Слова!

Эту записку я уже не хочу отдавать Феликсу. Мне хочется ее свернуть и спрятать, чтобы можно было снова посмотреть на нее наедине с собой. Изучить его почерк. Подумать о том, как он с помощью ручки вывел мое имя. Одри.

Я беру новый листок формата А4 со столика, на котором валяются все мои школьные принадлежности, чтобы я могла «нагнать учебу» (ага, это целая отдельная история), и пишу.

«Ладно, рада была пообщаться или как это назвать. До встречи».

Снова отправляю записку с Феликсом, и через полминуты приходит ответ:

«До встречи».

А я все еще держу в руках первый листок, на котором мое имя. Подношу к лицу и вдыхаю. Кажется, мне удается уловить аромат его мыла, или шампуня, или что там у него.

Феликс тоже прижимается носом к другому листку и смотрит на меня поверх него своими огромными глазами.

– Твоя карманная бумага пахнет какашками, – объявляет он и разражается хохотом.

Да уж, четырехлетка всегда может испортить настроение.

– Спасибо, Феликс, – говорю я, взъерошив ему волосы. – Ты отличный гонец.

– Рисуй еще слова, – отвечает он, хлопая по бумаге. – Еще слова.

– Мы договорили, – объясняю я, но братишка все равно берет карандаш и подает его мне.

– Делай красный слова, – приказывает он. – Нарисуй «Феликс».

Я пишу его имя, и Феликс смотрит на него с любовью, а я снова прижимаю брата к себе, потому что это меня поддерживает.

Я как будто оживилась. И в то же время чувствую себя опустошенной. Может показаться, что я чрезмерно остро реагирую, но если до вас еще не дошло – я королева чрезмерно острых реакций.

Хотя на самом деле, если с новыми людьми вообще не знакомиться, то навык теряется. И когда вдруг приходится это делать, на это уходят все силы. Доктор Сара меня об этом предупреждала. Что даже крошечные незнакомые шаги или дела будут меня утомлять. И, хотите верьте вы, хотите нет, от этой короткой переписки я действительно устала.

Но было приятно.

ИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ

Камера наезжает на закрытую дверь.

ОДРИ (за кадром):

А это папин кабинет. Он там работает помимо своего офиса.

Какая-то рука открывает дверь. Мы видим ПАПУ: он лежит на столе и тихонько храпит. На экране машина «Альфа-Ромео».

ОДРИ (за кадром):

Пап! Ты спишь?

Папа подскакивает и поспешно закрывает монитор.

ПАПА:

Я не спал. Я думал. Ты подарок для мамы завернула?

ОДРИ (за кадром):

Я поэтому и пришла. У тебя есть оберточная бумага?

ПАПА:

Да.

Он достает рулон бумаги и отдает Одри.

ПАПА:

Посмотри, что у меня еще есть!

Он извлекает белую коробку из кондитерской, открывает, и в ней оказывается большой торт. На нем большие белые цифры «39». Повисает пауза.

ОДРИ (за кадром):

Пап, ты зачем написал «тридцать девять» на торте?

ПАПА:

Такой торт в любом возрасте можно сделать.

(Он подмигивает в камеру.)

Уж мне точно можно было бы.

ОДРИ (за кадром):

Но маме не тридцать девять.

ПАПА (озадаченно):

Тридцать девять.

ОДРИ (за кадром):

Нет.

ПАПА:

  13