Последние отзывы

  112  

Как и в случае с Евдокией, следствие по делу Монса производил руководитель Тайной канцелярии П. А. Толстой. Арестованный Монс, едва увидев орудия пыток, тут же признался во всем, что от него требовалось. Возможно, именно это заронило подозрение в его правдивости. Этот лощеный красавец, столь заботившийся о собственной внешности и не выносивший боли, при виде дыбы и щипцов мог оговорить не только себя, но и кого угодно.

Петр был взбешен признаниями Виллима Монса. Можно только догадываться о том, что творилось с ним в те дни, зная его склонность к необузданному гневу и нетерпимость даже к малейшему намеку о нарушении его чести. Приступы царского бешенства были опасны для всех, попадавшихся ему на пути. Ослепленный бешенством Петр едва не убил собственных дочерей. Рассказывали, что лицо царя то и дело сводила судорога, порой он доставал свой охотничий нож и в присутствии дочерей бил им в стол и в стену, стучал ногами и размахивал руками. Уходя, он так хлопнул дверью, что она рассыпалась.

Однако у царя хватило присутствия духа не делать этот скандал достоянием всех царствующих дворов Европы. Памятуя принцип «жены Цезаря», он выдвинул на суде лишь экономические обвинения. В качестве вины Виллиму Монсу вменялось присвоение оброка с деревень, входивших в вотчинную канцелярию, получение взяток за предоставление места на казенной службе, мздоимство и прочее в том же духе.

Примечательным был и тот факт, что в числе привлеченных по делу Монса был придворный шут Иван Балакирев, вошедший в народный фольклор под именем «Шута Балаиря», участника многих озорных проделок (не этот ли насмешник носил царице томные записочки? — Л. З.). 15 ноября 1724 года жителям Петербурга был зачитан царский указ, где говорилось буквально следующее: «1724 года в 15-й день, по указу его величества императора и самодержца всероссийского объявляется во всенародное ведение: завтра, то есть 16-го числа сего ноября, в 10 часу пред полуднем, будет на Троицкой площади экзекуция бывшему камергеру Виллиму Монсу да сестре его Балкше, подьячему Егору Столетову, камер-лакею Ивану Балакиреву — за их плутовство такое: что Монс, и его сестра, и Егор Столетов, будучи при дворе его величества, вступали в дела противные указам его величества, не по своему чину укрывали винных плутов от обличения вин их, и брали за то великие взятки: и Балакирев в том Монсу и протчим служил. А подлинное описание вин их будет объявлено при экзекуции».

Указ императора не остался без внимания. Утром следующего дня перед эшафотом собралась огромная толпа горожан, жаждущих поглазеть на страшное зрелище. К 10 часа утра к Троицкой площади приблизился мрачный кортеж. Солдаты вели Виллима Монса в сопровождении протестантского пастора. Бывший любимец императрицы, камергер двора, известный франт и сердцеед, поклонник изящного стиля, теперь бледный и изможденный в нагольном тулупе приближался к эшафоту, где его уже ждал палач, подготовивший все необходимое для своей ужасной работы. При всей твердости духа, о которой свидетельствовали очевидцы казни, Монс не мог отвести взгляда от шеста с заостренным концом, очевидно, вполне осознавая, что случится через несколько минут — на этом шесте будет красоваться его голова.

Наверное, в последние мгновения жизни эта мысль сверлила его мозг, и неизвестно, какое желание побеждало: оттянуть роковое мгновение или ускорить казнь, чтобы не видеть палача, эшафот и этот шест? Однако церемония казни продолжалась. Перед затихшей толпой зачитали приговор. Все это время Монс, обводивший толпу помутневшим взором, не обнаруживал каких-либо эмоций, и лишь только когда к нему для последнего слова подошел пастор, он отдал священнику последнее остававшееся у него имущество: драгоценные часы с портретом Екатерины, часы, которые отсчитывали для него когда-то месяцы и годы счастливой и беззаботной жизни. Для бывшего царедворца время уже навеки остановилось. Он скинул тулуп и положил шею на плаху. Палач одним взмахом отсек ему голову и насадил ее на шест. Спустя несколько минут на том же залитом кровью эшафоте жестоко выпороли кнутом Матрену Балк (ее сослали в Тобольск), Егора Столетова и шута Балакиря (их отправили на пожизненные каторжные работы).

Все сводилось к тому, что императрица чудом осталась жива после этого процесса. Полагают, что ее выгородили полюбившие ее придворные и в первую очередь симпатизировавший ей П. А. Толстой.

  112